Анализ этих планов-конспектов - то развернутых, четких и ясных, где подробно перечислены действующие лица, указаны все главные звенья фабулы и действия будущего произведения, то набросанных в общих: чертах и намечающих лишь некоторые опорные пункты предстоящей работы по воплощению замысла - представляет немалый интерес и дает много материала для суждений о характере творческого процесса Пушкина, о его мастерстве и, наконец, о самых приемах этого мастерства. Прежде всего: почти обязательное наличие плана наглядно показывает, что творческий процесс Пушкина носил отнюдь не стихийный (отдается на волю овладевающего им вдохновения), а глубоко осознанный характер. Равным образом почти полное, как сейчас увидим, соответствие завершенных произведений Пушкина их предварительным плановым наметкам убедительнее всего удостоверяет, как твердо умел идти Пушкин к заранее поставленной им себе творческой цели, как уверенно и свободно распоряжался он необходимым ему для этого художественно-словесным материалом, ни в чем не давая ему власти над собой, не позволяя ни на шаг отклонить себя от намеченного пути.

Возьмем в качестве примера план «Цыган», составленный Пушкиным до того, как под его перо начали ложиться первые стихи новой поэмы:

    * Старик и Дева
    * Алеко и Мариола
    * Утро, Медведь, соленье опустелое.
    * Ревность
    * Признание
    * Убийство
    * Изгнание 

В этом плане завязаны все главные образно-фабульные узлы будущего произведения и тем самым намечены основные линии, по которым пойдет развитие пушкинской поэмы. Первые три пункта плана точно соответствуют зачину «Цыган»: картина ночного цыганского табора, все кругом заснуло, «в шатре одном старик не спит» («Старик» плана); он ждет свою молоденькую дочь, которая «пошла гулять в пустынном поле» и не возвращается («Дева»); наконец она появляется вместе с незнакомым юношей («Алеко и Мариола»).


 





Четвертый пункт плана: «Утро, Медведь, селенье опустелое» - равным образом в точности соответствует второму и третьему отрывкам.  Второй  отрывок рисует, по контрасту с картиной табора на покое, данной в первом отрывке, картину кочевого табора, с восходом солнца («Утро») снимающегося со своего ночлега. Среди диких и нестройных звуков, аккомпанирующих этой причудливо-живописной картине, раздается «медведя рев, его цепей нетерпеливое бряцанье» («Медведь»).

Видимо, образ медведя особенно запомнился Пушкину в качестве специфического для цыганского табора. Недаром этот образ займет такое видное место и в последующем изображении цыганского быта Алеко: образу медведя и описанию того, как «Алеко с пеньем зверя водит» отдана почти половина соответствующего отрывка - двенадцать строк из тридцати. Равным образом на известном рисунке Пушкина в черновых рукописях начала «Цыган» рядом с походной цыганской телегой, полузавешанной ковром, и молодой женщиной, кормящей грудью, крупным ‘планом нарисована фигура медведя. Поэтому в плане именно словом «Медведь» поэт кратко и вместе с тем выразительно обозначил для себя содержание будущего отрывка, в котором дается картина цыганского кочевья.

Следующие слова - «селенье опустелое»,- реализуемые третьим отрывком «Цыган», явно имеют в виду не пейзаж (описывать в данном месте такой пейзаж не имело бы никакого смысла для хода поэмы), а намечают лирический колорит отрывка, его элегическую тональность: в отрывке, с первых же слов которого мы и сталкиваемся с употребленным в плане эпитетом «опустелый» («Уныло юноша глядел на опустелую равнину»), рассказывается о грустной настроенности Алеко, причину которой сам он не смеет себе истолковать, о его тайных заботах и играющих его душой страстях. Два дальнейших отрывка поэмы (диалог между Алеко и Земфирой “на тему о «неволе душных городов» с последующим рассказом старого цыгана «преданья» об Овидии и описание «цыганского бытьяз’ Алеко) не имеют соответствия с планом, следующие пункты которого прямо и стремительно ведут к изображению конфликта между Алеко и Земфирой, олицетворяющего собой более общий конфликт между индивидуалистической цивилизацией и  первобытным коллективным началом, и его трагической развязки. Но в плане поэт, понятно, отмечал для себя лишь самое основное и существенное. Кроме того, между моментом прихода Алеко в табор и началом конфликта между ним и Земфирой, естественно, должен был пройти более или менее длительный промежуток времени. Это было столь само собой разумеющимся, что не было никакой необходимости специально это оговаривать. Зато следующие пункты плана содержат в себе все опорные моменты развертывания драматической ситуации поэмы. Пункту «Ревность» соответствует в поэме песня Земфиры, как раз и вызывающая ревнивое чувство в, Алеко. Пункту «Признание» соответствуют слова Земфиры в ответ на требование Алеко перестать петь: «Я песню про тебя пою». Наконец, точно соответствуют трагическому исходу поэмы последние пункты плана: «Убийство», «Изгнание».

Словом, можно сказать, что некоторые части плана по сравнению с последующим текстом поэмы менее разработаны (например, таборный быт Алеко); но нельзя не признать, что нет ни одного пункта плана, который не нашел бы себе в дальнейшем соответственного художественного воплощения в самой поэме.

Единственное отступление поэмы от плана заключается лишь в имени героини: в плане - Мариола, в поэме - Земфира (сперва в черновиках было - Марьола). Но и имя Мариола не пропало. В рассказе старого цыгана мать Земфиры зовется Мариулой (в черновике - Мариолой). Помимо того, имя Мариулы фигурирует и в лирическом эпилоге поэмы («И долго милой Мариулы я имя нежное твердил»).

Белинский в итоге своего замечательного критического анализа «Цыган»’приходил к выводу, что своей поэмой Пушкин «думал сказать не то, что сказал в самом деле», «желая и думая из этой поэмы создать апофеозу Алеко… поэт - вместо этого сделал страшную сатиру на него и на подобных ему людей, изрек над ними суд неумолимо-трагический и вместе с тем горько-иронический» (VII, 386).

Однако великий критик, впервые сумевший понять и раскрыть подлинную идею «Цыган», в своем утверждении о непроизвольном характере творческой работы Пушкина над этой самой глубокой его южной поэмой- исполнение якобы разошлось с намерением: «думал сказать не то, что сказал», - явно не прав. Помимо всего прочего ‘, об этом, несомненно, свидетельствует и только что рассмотренный план поэмы, из которого видно, что уже к моменту начала работы над «Цыганами» Для автора был совершенно ясен не только их фабульный ход, но и общая идейная их направленность. Ибо, скажем, за последним пунктом плана - «Изгнание», безусловно, стоит не один лишь фабульный момент (убивший Земфиру Алеко изгоняется из цыганского табора), но имеется в виду и та мотивировка изгнания, которая дается в поэме устами старого цыгана и как раз и заключает в себе «неумолимо-трагический» суд и приговор над героем-индивидуалистом. Словом, план «Цыган» показывает как раз обратное приведенному суждению Белинского; показывает, что Пушкин сказал в своей поэме именно то, что думал и хотел сказать. Перед нами здесь - не расхождение намерения и исполнения, а, наоборот, полное соответствие первоначального идейно-творческого замысла поэта и его последующего художественного воплощения.