По слонам Белинского, «эти поэмы читались всей грамотной Россией; они ходили в тетрадках, переписывались девушками, охотницами до стишков, учениками на школьных скамейках, укладкою от учителя, сидельцами за прилавками магазинов и лавок. И это делалось не только в столицах, но даже и в уездных захолустьях» Ч «Кавказский пленник» вызвал многочисленные подражания. Новизной содержания, свободой повествования, гибкостью и музыкальностью стиха Пушкин разрушал все привычные литературные представления, выступая подлинным новатором в литературе.

По признанию самого поэта, южные поэмы «отдают чтением Байрона». Протестующая и свободолюбивая поэзия Байрона, антифеодальная политическая направленность его романтизма импонировали настроениям и взглядам ссыльного поэта. Однако «трудно найти двух поэтов, столь противоположных по своей натуре, а, следовательно, и по пафосу своей поэзии, как Байрон и Пушкин» — указывал еще Белинский. Пессимистический пафос байронизма органически противоречил оптимистическому мировоззрению Пушкина. Характерный для Байрона скептицизм, индивидуализм и бегство от действительности окапались чужды Пушкину, всегда ощущавшему живую связь с современной ему жизнью. Для Пушкина был неприемлем Скептический, односторонний, как выразился немного позднее поэт, взгляд па мир и природу человеческую, свойственниц Байрону. Об основном различии Байрона и Пушкина правильно сказал Герцен: «Пушкин знал все страдания цивилизованного человека, но у него была вера в будущее, которой человек Запада уже лишился...» Пушкин верил в будущее человечества, в «высокий жребий» русского народа.

В творческих исканиях Пушкина романтизм явился ГОД готовкой к реализму. В южных поэмах в образе кавказского пленника, героя своего времени, в описаниях нравов и быта горцев ясно ощутимы реалистические тенденции, существенно отличавшие поэмы Пушкина от поэм Байрона.

Поэма «Бахчисарайский фонтан» вышла с предисловием П. А. Вяземского под заглавием «Разговор между издателем и классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова». Предисловие Вяземского выполнило роль своеобразного манифеста русских романтиков. Вяземский суммирует все возражения против романтиков, появившиеся в критике до 1823 г. В частности, классик в разговоре с издателем указывает на странность сюжета «Бахчисарайского фонтана», превращающего, по его мнению, произведение Пушкина в «поэму о фонтане». По мнению классика, ни выбор сюжета поэмы, далекого от привычных представлений сторонников «высокого классицизма», ни композиция поэмы, полной «туманных загадок», никак не могли удовлетворить требовательного читателя. Возражая классику, издатель-романтик доказывает, что в романтических поэмах народности даже больше, чем в прославленных «Петриадах» и «Россиядах». Вяземский еще осторожен своих выводах о романтизме. Он избегает точного определения термина «романтизм», говоря, что для этого время еще не наступило. Однако он отмечает следующие особенности романтизма: свободу от всяких правил, независимость поэта и «местный колорит» произведений. «Народность, самобытность — главный признак истинной поэзии», — твердо заявляет Вяземский.




 





Состояние русской прозы в первую четверть XX в. вполне оправдывало неудовлетворенность Пушкина. Повести Карамзина сыграли положительную роль в развитии русской литературы, приучая читателей к психологической и описательной прозе, но они были лишены народности и глубокой связи с жизнью общества. Проза вообще была мало связана с русской действительностью и носила подражательный характер. Нравоучительный и историко-бытовой роман Нарежного оказался почти 1 незамеченным. Трагедии и комедии по-прежнему, как и в XV в., писались преимущественно стихами. В начале 20-х годов наиболее значительным явлением русской прозы были романтические повести А. Бестужева. Сам Бестужев был прав, указывая, что он одним из первых в русской прозе «заговорил живым русским языком», что его повести «служили дверьми в хоромы полного романа». Но, говоря о повестях Бестужева 20-х годов в сравнении с повестями Карамзина и Жуковского, Белинский справедливо усматривал в них и много общего. У Бестужева «романтическая кипучесть чувств была не более истинна, как и водяная чувствительность» «Бедной Лизы» и «Марьиной рощи»: та и другая были равно натянуты и неестественны, а народность состояла в одних именах», — писал критик. Поэтика и стилистика повестей Бестужева близки к романтической Поэме, на что указал Пушкин. Время романтизма в русской литературе — это время господства поэзии.


Между тем развитию прозы, как художественной, так и научной, публицистической, Пушкин справедливо придавал громадное значение не только с точки зрения развития литературы, но и русского общества, русской национальной культуры. Он высказывает сожаление о том, что «ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись» и что «проза наша так еще мало обработана». Нимало не принижая значения поэзии, он вместе с тем борется против пренебрежительного отношения к «презренной прозе», постепенно со все большей настойчивостью привлекая к ней Внимание литературных кругов. Его интерес вызывают понести Бестужева, Вяземскому он пишет еще в 1823 г.: «Ради Христа, прозу-то не забывай, ты да Карамзин одни владеют ею».

Литературные споры в столице вызывают живейший Отклик Пушкина. Он приветствует защиту Вяземским романтической поэзии: «... ты хорошо сделал, что первый возвысил за нее голос — французская болезнь умертвила б нагну отроческую словесность». В официальном письме к издателю «Сына отечества» Пушкин отвергает нападки «Вестника Европы», отстаивавшего классицизм, на вступительную статью Вяземского к «Бахчисарайскому фонтану», благодаря критика «за прекрасный его подарок». «Разговор» прелесть, как мысли, так и блистательный образ их Выражения. Суждения неоспоримы», — пишет Пушкин самому автору статьи.

Но, будучи на стороне противников классицизма, Пушкин многое не одобряет и в позиции современных ему романтиков. Ему не нравится увлечение молодых поэтов романтической элегией, обеднявшей идейное содержание русской литературы. «...Не мешало бы нашим поэтам иметь сумму идей гораздо позначительнее, чем у них обыкновенно водится. С воспоминаниями о протекшей юности литература наша далеко вперед не продвинется», — замечает Пушкин в подготовлявшейся им в 1822 г. критической статье. Продолжая традиции передовых русских писателей XV в., Пушкин борется за идейное богатство и разнообразие содержания русской литературы. «Просвещение века требует важных предметов размышления для пищи умов, которые уже не могут довольствоваться блестящими играми воображения и гармонии...» — пишет он. Некоторых литераторов Пушкин осуждает за подражание иноземным писателям. «Пора ему иметь собственное воображение и крепостные вымыслы», — пишет он Вяземскому о Жуковском. Критически отозвался Пушкин и о романтической прозе Бестужева. Борясь за национальную самобытность русской литературы и осуждая распространенное тогда подражание французской поэзии, «робкой и жеманной», Пушкин с воодушевлением пишет: «Есть у нас свой язык, смелее! — обычаи, истории, песни, сказки...»

Все большее внимание Пушкина-художника привлекает просторечие, как важнейший элемент литературного языка. «Я не люблю видеть в первобытном нашем языке европейского жеманства и французской утонченности. Грубость и простота более ему пристали»,— пишет он Вяземскому в декабре 1823 г. Все же в своей поэзии Пушкин еще нерешительно пользуется народным просторечием. Он сам признает это: «Проповедую из внутреннего убеждения, но по привычке пишу иначе».