Из кишиневских записей — два листочка, вырванные из тетради ПД. № 832, с
дневниковыми записями от 2— 9 апреля, 4 мая—6 июня 1821 г., а также
фрагмент вступления, о котором пойдет речь ниже.
Из первоначальных черновых записей михайловскои поры — записанный на
отдельном листке и датированный 19 ноября 1824 г. отрывок о посещении
поэтом Петра Абрамовича Ганнибала (XII. 304).
Из окончательной беловой рукописи — отрывок о Карамзине.
Составить но этим отрывкам какое-нибудь мнение об общем плане и характере
записок, казалось бы. крайне затруднительно. Судить об этом помог бы тот

канровып образец, на который Пушкин ориентировался, приступая к
собственным мемуарам. О том, что таковой, в принципе, существовал, как нам
кажется, не приходится сомневаться: осваивая новый для себя жанр, Пушкин
обычно отталкивался от какого-то классического образца. отходя от него
довольно далеко в процессе развития собственного замысла
3начит, в своих записках Пушкин следовал не за «Исповедью» Руссо с ее
установкой на повествование о личной жизни, на самоанализ. И здесь следует
вспомнит»). что в пушкинское время подлинного расцвета достиг иной образец
жанра мемуаров, о котором в 1835 г. В. Г. Велипский писал: «К числу самых
необыкновенных явлений в умственном мире нашего времени принадлежат
записки. или memoires. Это истинные летописи наших времен.) И в самом деле.
что может быть любопытнее этих записок: это история, это роман, это драма,
это все, что угодно. . .» справедливо связывая возникновение этого жанра с
бурной эпохой Великой французской революции, неожиданно обнаружившей тесную
связь личной жизни и исторического бытия человека. В 1820-е гг. такого рода
записки только-только начинали проникать и печать, и одним из первых
произведений этого жанра стало «Десятилетнее изгнание» Ж. де Сталь,
вышедшее в спет спустя четыре года после ее смерти, в 1821 г. Именно к
этому году Пушкин относил начало работы над своими записками.
Kaк известно, для молодого Пушкина много значило сходство судеб.
Давно замечено, что в черновик «Записки о народном воспитании», над
которой Пушкин работал в Михайловском в ноябре 1826 г. но заданию Николая
1, должны были войти некоторые позднейшие вставки — но крайней .мере три, и
в каждом случае здесь помечено Пушкиным: «из записок», а в первом из них
даже конкретнее: «из записок 2 глава». В развитие этих помет в
окончательный текст «Записки» включены рассуждения, которыг. как отметил в
1923 г. Б. В. Томашевский. имеют несомненное текстуальное совпадение с
рассуждениями.

Ориентация Пушкина на мемуары Ж. де Сталь позволяет представить, каков
был характер его собственных записок: они принадлежали несомненно к жанру
исторической публицистики и были посвящены политическим судьбам пушкинского
поколения. Это не только определяет перспективу развития прозы Пушкина,^ но
бросает свет и па другие его замыслы 1824—1825 гг. Ряд стихотворений этих
лет возникает в прямой связи с его записками, ретроспективно воссоздавая
события и настроения прошедших лет: «К чему холодные сомненья»,
«Вакхическая песня», «Фонтану Бахчисарайского дворца», «К***» («Я помню
чудное мгновенье»), «19 октября» («Роняет лес багряный свой убор»).
Именно в ходе работы над записками Пушкин не только в полной Mеpe
овладел языком прозы, но и остро ощутил исторический пульс своего времени:
заметим, что после посещения Михайловского в январе 1825 г. И. И. Пущиным,
открывшим другу существование в России тайного общества, поэт смог иными
глазами взглянуть на былые встречи с вольнолюбцами в Петербурге, Кишиневе.
Каменке, Киеве, Одессе.

Ожидание скорых перемен в своей судьбе связывается is 1825 г. с
неминуемыми грядущими событиями. В стихотворении «19 октября» Пушкин
уверенно предрекает:

Пора и мне . . . пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я...


Характерно, что летом и осенью 1825 г., когда особенно интенсивно идет
работа над «Борисом Годуновым» и автобиографическими записками, роман
«Евгений Онегин» останавливается. Задачи русской национальной литературы
Пушкин в это время практически решал в двух сферах творчества — в трагедии
и в мемуарах. Обращение к русской истории в «Борисе Годунове», возможно,
было подсказано декабристской критикой. Но Пушкин избирает сложнейшую эпоху
национальной истории не для того, чтобы извлечь из нее наглядный «урок
царям», — подобно Рылееву, который, не скрывая преступления Годунова,
рисовал его в облике просвещенного властителя

(В автобиографических записках Пушкин «метафизическим языком» («языком
мыслей») повествовал о стремлениях своего поколения, вдохновленного идеями
«европейской образованности» (за этим понятием для Пушкина стояли прежде
всего просветительские идеалы «свободы, равенства и братства»)


 




Пушкин еще не собирается писать цикл: стихотворение «Смутясь, нахмурился
пророк» переписывается набело в тетради ПД, № 833 под заглавием
«..Подражание Корану». Из главы „Слепый» в 42 стихах» (несколько позже
исправлено: «Подражания. . .» и тогда же_ перед стихотворением поставлен
порядковый номер «1»)…

В начале ноября 1824 г. Пушкин пишет брату: «Я тружусь во славу Корану»
(XIII, 119). Он имеет в виду стихотворение «Торгуя совестью пред бледной
нищетою» (л. 38 об.), в котором также интерпретирует стих из суры «Крава».
Заметно, однако, что теперь характер ее переработки у Пушкина совершенно
иной, нежели в стихотворении «С тобою древле, о всесильный». Теперь
«Подражание» имеет форму назидательной притчи, пишется изощренной строфой и
обособляется особым (не «кораническим») заголовком «Милостыня», который
появляется перед перебеленным текстом, записанным на той же стра нице, ниже
трудно давшегося Пушкину черновика. В пушкиноведении существует стойкая
традиция относить этот набросок к «воронцовскому» лирическому циклу (имея в
виду упоминание здесь «талисмана»: «Внезапно ангел утешенья, Влетев, принес
мне талисман»). Однако еще в дореволюционном академическом издании Пушкина
справедливо замечено: «Этот набросок, может быть, находится в связи с
..Подражаниями Корану», к которым он близок и по месту своему в рукописи,
хотя Анненков, стараясь в 1855 году провести его через цензуру, не
позволявшую называть Коран ..сладостным», писал, что ..автор здесь
набрасывает первый очерк известного стихотворения «Талисман»«. . .».
Действительно, смысл стихотворения совершенно проясняется, если вспомнить,
что, согласно легенде, в пещере на горе Тор (близ Мекки) Маго-мет по
обыкновению «общался» с архангелом Гавриилом, который приносил ему
очередные суры Корана.

В той же пещере Магомет скрывался в ночь изгнания из
Мекки.Cтихот-ворения на коранические темы, написанные уже в конце 1824 г.
Когда произошло переоформление цикла? Думается, в апреле—мае 1825 г. Хотя
«Подражания Корану» и числятся в перечне произведений из Тетради Капниста,
отосланной для издания 15 марта 1825 г. этот цикл тогда, вероятно,
состоял или из трех стихотворений, записанных в тетради ПД, № 833, или из
семи, существовавших к тому времени. В новой редакции цикл был создан не
позже конца мая 1825 г. (и не ранее конца апреля, когда появился набросок
«В пещере тайной. . .»). Тогда Пушкиным досылались в Петербург последние
стихотворения, добавленные к «тетради Капниста», для передачи в цензуру.
^Великий Пушкин, маленькое дитя! — 28 сентября 1824 г. писал Пушкину А. А.
Дельвиг. — Иди, как шел, делай, что хочешь, но не сердися на меры людей и
без тебя довольно напуганных! Общее мнение для тебя существует и хорошо
мстит. ...) Никто из писателей русских не поворачивал так каменными
сердцами нашими, как ты. Чего тебе недостает? Маленького снисхождения
слабым. Не дразни их год ил^два, бога ради. Употреби получше время твоего
изгнания...» ( Письмо это было отправлено на следующее утро с оказией.
Вечером 30 сентября Пушкин мог уже его читать. Может быть, перекличка между
советами лицейского друга и мыслями по поводу только что прочитанной к
этому времени суры 80 Корана («Слепый») поразила Пушкина, и это сыграло
роль импульса в работе над циклом.

Первоначальное содержание цикла, включавшего в себя всего три
стихотворения, темы которых органически переходят из одного в другое, пока
что почти лишено арабского (мусульманского) колорита. Позже, в примечаниях
к циклу, заметив, что Коран есть «собрание новой лжи и старых басен»,
Пушкин добавит: «.. .несмотря на сие, многие нравственные истины изложены в
Коране сильным и поэтическим образом».

Как бы то ни было, на первом этапе работы над стихотворным циклом Пушкин
увлекся мотивами столь же магометанского, сколь и библейского свойства.
Именно к этим генетически первым трем пушкинским «Подражаниям» наиболее
применима характеристика, данная Б. В. Тома-шевским «духовным одам»,
традиции которых Пушкин в данном случае использовал: «.. .жанр ..духовных
од», несмотря на религиозную оболочку, вовсе не замыкался в узкой сфере
религиозных размышлений. Это был жанр, широкий по охвату тем и лирических
настроений. В какой-то степени этот жанр в эпоху господства оды в
лирической поэзии является предшественником того рода стихотворений,
которые в эпоху господства элегий отошли в область так называемых
..медитативных элегий». Особенно псалмы давали материал для развития тем,
по существу никак не связанных с религиозными догмами» В конце октября
1824 г. Пушкин несомненно ознакомился в михайловской ссылке не только с
французским текстом Корана, но и с обильными примечаниями к нему, а главное
— с достаточно подробным жизнеописанием Магомета, предпосланным переводу
Савари. По всей вероятности, книги этой у Пушкина не было еще месяц назад,
когда он приступил к созданию цикла, и приобрел он ее именно в связи с
работой над «Подражаниями». Результат знакомства с фактами легендарной
биографии пророка сказался в новых «Подражаниях Корану», в частности в
стихотворении «Клянусь четой и нечетой», своеобразной увертюре всего цикла.
Отталкиваясь от первого стиха избранной для подражания суры 93 «Клянуся
лучезарностию солнечного восхода и темнотою ночи, что господь твой не
оставил тебя» (Книга Аль-Коран, с. 368), Пушкин насыщает четверостишие
другими клятвами. На первый взгляд причудливо неожиданные,^ они соотнесены
с главными темами цикла.