Аналогичное задание - дать художественное раскрытие психологии и диалектики еще одной злой, эгоистической человеческой страсти, также характерной для собственнического общества, зависти, - ставит Пушкин в другой своей, еще меньшей по объему, еще более сжатой и сосредоточенной, чем «Скупой рыцарь», «маленькой трагедии» - «Моцарт и Сальери» (в ней- всего лишь две сцены, в которых действуют только два заглавных персонажа, и содержит она лишь 231 стих). В связи с аналогичным заданием Пушкин и здесь действует в основном приемом самораскрытия завистника; поэтому в данной «маленькой трагедии» очень большое, даже еще значительно большее, чем в «Скупом рыцаре», место занимает монологическая форма речи (110 стихов из только что указанного числа 231, то есть почти половина всей пьесы).

Однако, в отличие от сплошного, сосредоточенного в одном месте монолога барона Филиппа, монологическая речь Сальери в известной мере рассредоточена - разбита на несколько самостоятельных монологов, распределенных по разным местам пьесы. Это связано с тем, что зависть Сальери предстает в пьесе не только как уже сложившееся его психическое состояние, как чувство, давно и устойчиво владеющее его душой, подобно скупости барона Филиппа, а показана в ее возникновении (первый монолог Сальери–так сказать, первый его самоотчет), зловещем нарастании (второй монолог) и, наконец, переходе в действие (третий и последний монолог после отравления Моцарта). Причем, по мере того как вызревает намерение Сальери, как зависть из душевного состояния переходит в действие, все короче становятся его монологи (в первом - шестьдесят шесть стихов; во втором - сорок один; в третьем, совсем кратком, - всего шесть с половиной стихов).

Вместе с тем распределение по пьесе монологов Сальери  выполняет - и это  представляет для нас в данном случае особый интерес - определенную композиционную функцию. Монологом Сальери перед приходом к нему Моцарта начинается первая сцена; монологом же Сальери после ухода от него Моцарта она и заканчивается. Коротким монологом-Сальери заканчивается и вторая, последняя сцена. Таким образом, душевные терзания завистника Сальери, с такой силой выраженные в его монологах, как бы охватывают, обволакивают собой всю «маленькую трагедию» Пушкина - трагедию зависти. Мало того, если мы прочитаем три монолога Сальери подряд, мы убедимся, что они связаны между собой не только тематически, но и интонационно. Монологи, в особенности первый и второй, даны в значительной степени в вопросительной интонации, построены на острых, мучительных вопросах, которые все снова и снова обращает к самому себе завистник Сальери.

В каждом из монологов Сальери задает себе разные вопросы, однако все они связаны между собой тесной преемственной связью, представляют некий единый, последовательно развивающийся ряд. В первом монологе Сальери с недоумением вопрошает себя, как могло случиться, что он, гордый Сальери, никогда никому не завидовавший, унизился до столь презираемого им самим чувства зависти. Именно этим подспудно вызван первый же вопрос первого монолога:

    * Что говорю?
    * Когда великий Глюк Явился и открыл нам новы тайны…
    * Не бросил ли я всё, что прежде знал,
    * Что так любил, чему так жарко верил,
    * И не пошел ли бодро вслед за ним
    * Безропотно, как тот, кто заблуждался
    * И встречным послан в сторону иную?
    * В упор ставит это перед собой Сальери во втором вопросе первого же монолога:
    * Кто скажет, чтоб Сальери гордый был    
    * Когда-нибудь зазистником презренным,
    * Змеей, людьми растоптанною, вживе
    * Песок и пыль грызущею бессильно?

В третьем и последнем вопросе первого монолога прорывается, помимо сознания и воли Сальери, и истинная причина его зависти - возникшее в нем перед лицом бесспорного гения Моцарта сомнение в своей собственной гениальности. Но тут же Сальери пытается скрыть от самого себя эту истинную причину, маскировать ее. Только что приведенные заключительные слова первого монолога перекликаются с его знаменитым началом.

Все говорят: нет правды на земле, Но правды нет - и выше. Для меня Так это ясно, как простая гамма. Действительно, именно с этого и начинается заключающий первую сцену второй монолог Сальери который произносится всего через какие-нибудь пятнадцать минут после первого и в котором уже сказывается окончательно сложившееся решение убить Моцарта:


 





    * Нет! не могу противиться я доле
    * Судьбе моей: я избран, чтоб его
    * Остановить…

И далее хитрыми софистическими рассуждениями- снова в форме вопросов, но поставленных так, что в них по существу уже заключен желательный для Сальери ответ, - он пытается еще и еще оправдать свое решение:

    * Что пользы, если Моцарт будет жив
    * И новой высоты еще достигнет?
    * Подымет ли он тем искусство?
    * И через некоторое время опять: «Что пользы в нем?»

Но вот принятое решение осуществлено. Моцарт выпил быстро действующий яд, брошенный Сальери в стакан с вином, и скоро умрет. С устранением предмета зависти, по расчетам Сальери, должно прекратиться и само это столь мучительное для него чувство. Слушая вслед за тем музыку Моцарта, Сальери действительно испытывает столь желанное облегчение. На удивленный вопрос Моцарта: «Ты плачешь?» - никогда дотоле не плакавший, так же как никогда ранее не завидовавший, Сальери отвечает:

    * Эти смены
    * Впервые лью: и больно,  и приятно,
    * Как будто тяжкий совершил я долг,
    * Как будто нож целебный мне отсек
    * Страдавший член!
    * Но это облегчение ненадолго.

Освободившись от чувства зависти, ибо больше уже некому завидовать, Сальери не в силах уничтожить его причину - порожденное в нем гением Моцарта сомнение в своей творческой полноценности, в своей гениальности. Наоборот, под влиянием сказанных ненароком, как нечто само собой разумеющееся, слов Моцарта о несовместимости гения и злодейства сомнение это, уже и ранее, как мы видели, подсознательно в нем шевелившееся (конец первого, начинающего пьесу, монолога), теперь, в конце всей пьесы, с непреодолимой силой врывается в его сознание - сознание человека, только что совершившего злодеяние.

На этих безответных вопросах главного действующего в пьесе лица она и кончается - финал, если, может быть, и не единственный, то во всяком случае нечастый в драматургии. Но здесь этот необычный, смелый финал приобретает исключительную силу и художественную выразительность. Мы понимаем, что эти безответные вопросы, еще более мучительные, чем все предыдущие, уже никогда не уйдут из навсегда смятенной души Сальери, что в этом и заключается страшное и заслуженное возмездие за совершенное им преступление - убийство из зависти.