Поэма «Путем всея земли» - с образом похоронных саней в центре, с ожиданием смерти, с колокольным звоном Китежа - является как бы панихидой по собственной загубленной жизни. Это поэма-плач, то есть тоже своего рода реквием:

    * Великую зиму
    * Я долго ждала,
    * Как белую схиму 
    * Ее приняла.
    * И в легкие сани
    * Спокойно сажусь…
    * Я к вам, китежане,
    * До ночи вернусь.
    * За древней стоянкой

    * Ø Под «кровавой куклой палача» возможно, подразумевать Л. Берию.
    * Один переход…
    * Теперь с китежанкой
    * Никто не пойдет,
    * Ни брат, ни соседка,
    * Ни первый жених,
    * Лишь хвойная ветка
    * Да солнечный стих,
    * Оброненный нищим
    * И поднятый мной…
    * В последнем жилище
    * Меня упокой.
    * Путем всея земли

Если вспомнить, что в древнерусской письменности образ саней связывался с похоронным обрядом (в «Поучении» Владимира Мономаха: «Сидя на санях, помыслил в душе своей и, похвалил бога…»), а Китеж является символом города, ушедшего под воды забвения, равно как и «хвойная ветка» - принадлежность погребения, то нельзя не увидеть в поэме «Путем всея земли» элементов панихиды,  во  всяком случае прощального оплакивания.

 




Если положить рядом оба текста - поэмы «Путем всея земли» и «Реквиема», нельзя не увидеть их глубокой родственности. В теперешних изданиях они, словно повинуясь закону внутреннего сцепления, печатаются рядом; к этому понуждает и хронология, так что читатель, перевернув страницу со словами о «белой схиме», сразу же встречается с начальными стихами «Реквиема». Но есть и разница - в «Реквиеме» сразу же поражает более широкий регистр голоса и то самое «мы», что предопределяет его эпическую основу:

    * Перед этим горем гнутся горы,
    * Не течет великая река,
    * Но крепки тюремные затворы,
    * А за ними «каторжные норы»
    * И смертельная тоска.
    * Для кого-то веет ветер свежий,
    * Для кого-то нежится закат
    * Мы не знаем, мы повсюду те же,
    * Слышим лишь ключей постылый скрежет
    * Да. шаги тяжелые солдат.
    * Подымались, как к обедне ранней,
    * По столице одичалой шли,
    * Там встречались, мертвых бездыханней,
    * Солнце ниже и Нева туманней,
    * А надежда все поет вдали.
    * Приговор… И сразу слезы хлынут,
    * Ото всех уже отделена,
    * Словно с болью жизнь из сердца вынут,
    * Словно грубо навзничь опрокинут,
    * Но идет… Шатается… Одна…
    * Где теперь невольные подруги
    * Двух моих осатанелых лет?
    * Что им чудится в сибирской вьюге?
    * Что мерещится им в лунном круге?
    * Им я шлю прощальный свой привет.

Моменты периодических возвращений к «Реквиему», который создавался постепенно, иногда через достаточно продолжительные перерывы, каждый раз обусловливались своими причинами, но по сути он никогда - как замысел, долг и цель - никогда не уходил из сознания. Если, например, учесть, что процитированная строфа из поэмы «Путем всея земли», такая родственная «Реквиему», была создана, по словам Ахматовой, «в ночь штурма Выборга и объявления перемирия», то, надо думать, это обстоятельство по-своему отозвалось и в «Реквиеме», который, судя по дате, ожил в то же время, одновременно и едва ли не одномоментно с этой поэмой: кровь войны вызвала память о крови репрессий.