Поэты любят родину по-разному. Есть любовь открытая, любовь державная,
государственная, прозвучавшая в свое время у Пушкина, как эхо бородинского
салюта:
От потрясенного Кремля
До недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?

Есть другая любовь, более скрытая от постороннего взгляда. Она
вырывается в ту минуту, когда поэту, чтобы жить дальше, необходимо
почувствовать себя источником чувства. Это любовь то упрямая, то светлая,
но не блистающая, такая, какой она предстает перед нами в одном из
стихотворений Лермонтова:

Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю - за что не знаю сам?..

Как бы то ни было, эти два русла любви вот уже полтора века, то
разбиваясь на ручейки, то образуя целые реки, несут свои воды в море
русской поэзии и по сегодняшний день... Николай Михайлович Рубцов любит
Отчизну и пишет стихи для того, чтобы понять, за что же он ее любит. За то,
что она у поэта одна. Другой нет и не будет. За то, что в этой земле
похоронена его мать. За то, что куда бы он ни уезжал, он все равно рано или
поздно возвращается обратно.

Эта смертная связь росла и крепла всю жизнь, и благодаря ей в душе
поэта рождаются самые высокие чувства и светлые мысли. С каждым годом
вырастает значение этой связи и углубляется ее смысл. И поэт, обращаясь к
скромному одинокому огоньку, горящему в окне русской избы среди
бездорожного поля, произносит тихие слова благодарности:

За то, что, с доброй верою дружа,
Среди тревог великих и разбоя
Горишь, горишь, как добрая душа,
Горишь во мгле - и нет тебе покоя...

Добро и красота смыкаются, становится ясно, что родина для поэта - не
только земля, но и высшее духовное начало, воплощение добра и
справедливости.

Жажда странствий в юности владела душой поэта, и он отдал этой
страсти щедрую дань, как и многие его сверстники. Его стихи о море образуют
в книге мажорную ноту, в которой, однако, уже можно услышать неясное
желание возвращения:

Я, юный сын морских факторий,
Хочу, чтоб вечно шторм звучал.
Чтоб для отважных вечно - море,
А для уставших - свой причал...

С годами, гул морей, и звуки шторма, и лихое веселье легкого на
подъем человека окончательно уступили место негромким речам, полным
лирической правды:
Острова свои обогреваем
И живем без лишнего добра,
Да всегда с огнем и урожаем,
С колыбельным пеньем до утра...

Лирический поэт вправе видеть жизнь такой, какой он хочет видеть ее.
Состояние его души сливается с родной природой, с преданиями родины, с
атмосферой ее жизни, и это слияние образует тот удивительный мир, в меру
условный (но в меру и существующий) мир, которым наполнены книги Н.Рубцова.
Это мир размеренной и необходимой работы, мир тихих лесных дорог северной
Руси, долгих осенних дождей, от которых разливаются реки.

...Спасали скот, спасали каждый дом
И глухо говорили: - Слава богу!
Слабеет дождь... вот-вот... еще немного...
И все пойдет обычным чередом.

А ведь именно присутствием своего мира отличается истинный Поэт.
Лирический поэт пишет стихотворение, когда какое-то впечатление от жизни
вдруг нарушило его творческий покой, пишет для того, чтобы усилием сердца
при помощи творчества вернуть утраченное равновесие. Если бы можно было
зафиксировать этот процесс, то сейсмограф выписал бы кривую, подобную той,
которая образуется при подземных толчках: возбуждение, усилие сердца,
исход, покой...
Рукой раздвинув темные кусты,
Я не нашел и запаха малины,
Но я нашел могильные кресты,
Когда ушел в малинник за овины...

Пускай меня за тысячу земель
Уносит жизнь! Пускай меня проносит
По всей земле надежда и метель,
Какую кто-то больше не выносит!

Когда ж почую близость похорон,
Приду сюда, где белые ромашки,
Где каждый смертный свято погребен
В такой же белой горестной рубашке...

Это уже песня... Ну, конечно: некрасовская или есенинская, словом,
русская традиция в книгах Н.Рубцова существует еще и в том, что его стихи
естественно, незаметно вдруг переходят в песню, вернее, не в песню, а в
песенную стихию:

Не грусти на знобящем причале,
Парохода весною не жди!
Лучше выпьем давай на прощанье
За недолгую нежность в груди.

Стихи молодого поэта не отличаются большим своеобразием. Отражается в
них повседневность матросской службы с выходами в дозор, учебными атаками,
мечтами об отпуске и встрече с близкими ("Утро на море", "Морская служба",
"В дозоре", "Возвращение", "Учебная атака", "Море"). Кое-какой опыт был у
него со школьных лет, но говорить об устойчивых навыках поэтической работы
в ту пору, когда он пришел служить на флот, не приходится. Написаны стихи
"как надо" - дисциплинированно. Но я бы не сказал, что созданы они по
приказу, что ли, - в них выразилось вполне искреннее единство молодого
стихотворца с друзьями по литобъединению - в понимании поэзии и с
товарищами по службе - в понимании воинского долга.

Отношение к поэзии определилось поначалу как к делу "прикладному",
должному служить целям воинской подготовки. Между тем уже по ранним
стихотворным опытам видно, что Н. Рубцов умеет улавливать интересные
детали, находить свежие образы, динамически передать развитие событий.
Порою молодой поэт схематичен, не всегда справляется с композицией, однако
слово он хорошо чувствует, умеет строить фразу, добиться интонационной
точности строки, учится находить соответствие картины и настроения.
Едва ли не большую роль в творческом становлении Н. Рубцова сыграли
стихотворные опыты совсем иного плана. Эти стихи, в которых поэт всецело
отдаётся своим настроениям, чаще всего невеселым, отчаянным, злым. Цикл
таких стихов создан Рубцовым в отпускную пору осенью 1957 года в Приютино
под Ленинградом.

Стихи такого рода он писал иногда и после службы на флоте, живя в
Ленинграде. Молодой поэт выплескивал свою душу в строки, желая, кажется,
добиться только полного совпадения переживания и слова, - и во многом
достигал своей цели.

Напряженность душевной жизни поэта отражают его стихотворения "Не
пришла", "Соловьи" - в них Н. Рубцов уже овладевает стихией настроений.
Цикл "Звукописные миниатюры" открывает творческую лабораторию молодого
поэта - поиск образа в единстве звука и слова. Примером могут служить



 






стихотворения "Левитан" и "Старый конь", которые поэт опубликовал еще при
жизни, избавив их от излишней "звукописности". Необычно в своей
"геометрической" образности стихотворение Н. Рубцова "Утро перед экзаменом"
(1960), а "В кочегарке" - опыт своего рода "производственных" стихов.
Подобные стихотворения индивидуальны каждое в своем роде, и Николай Рубцов
не стремится без конца использовать однажды найденный прием. Постепенно
вычерчивается определённый круг интересов поэта, выявляются излюбленные
приемы в их внутренней, содержательной осмысленности. Начинает складываться
собственный поэтический мир Николая Рубцова в его органичной многомерности
и полнозвучии.

Обращаясь теперь к флотским впечатлениям (главным образом периода
работы на рыболовецком траулере), Н. Рубцов гораздо разнообразнее, чем
раньше, в выборе тем, в изображении картин и передаче настроений. Он умеет
показать азарт труда, передать настроение работающего рыбака, с усиленным
вниманием присматтривается к сценам берегового быта. "В океане", "Хороший
улов", "Старпомы ждут своих матросов" - эти стихотворения теперь хорошо
известны читателям.

Пытается Н. Рубцов также набросать зарисовку в стихах о деревенском
мужичке - "Леской хуторок" (так первоначально называлось стихотворение
"Добрый Филя"). Находят отражение в его стихах и полузабытые деревенские
впечатления ("Я забыл, как лошадь запрягают...", "Эхо прошлого", "На
гуляний").

Кажется, будто он вполне усвоил тот сторонний взгляд на деревню,
который характерен для "среднего" горожанина. Взгляд, в сущности,
насмешливо-снисходительный, лишенный реального понимания явлений.
Связывающие с миром северной деревни, из которого поэт вышел, стихи в
сборнике "Волны и скалы" он объединил в цикл "Долина детства", открыв его
одноименным стихотворением, видимо, считая его особо важным для себя. Эти
стихи - первые подходы Н. Рубцова к теме, которая станет главной в его
творчестве.

Постепенно тема скитаний отошла на второй план как лишь одна из
многих составляющих жизни и размышлений о ней; поэт искал родину в стихах,
а нашел он ее в своей жизни. Впрочем, припомним, - и раньше образ родины
возникал в искренних и цельных стихотворениях Рубцова: "Деревенские ночи"
(1953), "Первый снег" (1955), "Березы" {1957):

Все люблю без памяти в деревенском стане я,
Будоражат сердце мне в сумерках полей
Крики перепелок, дальних звезд мерцание,
Ржание стреноженных молодых коней...
"Деревенские ночи"


К началу 60-х годов восприятие поэтом родины обогащается историческим
чувством, которое отчетливо звучит уже в стихотворении "Видения в долине"
(1960). Да, это ныне хрестоматийное стихотворение "Видения на холме", лишь
избавленное поэтом от красивости и многословия в стремлении высветить
сквозную мысль о родине, ее тревожных судьбах. "Россия, Русь! Храни себя,
храни!" - эти пронзительные строки воспринимаются сегодня как эпиграф ко
всему творчеству, ко всей жизни Рубцова.

Уже к лету 1962 года, когда составлялся машинописный сборник "Волны и
скалы", Николай Рубцов вполне отдавал себе отчет в том, что стоят и значат
те или иные его стихотворения, умел их четко разграничить. "Кое-что в
сборнике (например, некоторые стихи из цикла "Ах, что я делаю?"), - отмечал
он в предисловии, - слишком субъективно. Это кое-что интересно для меня как
память о том, что у меня в жизни было. Это стихи момента...> Как видим,
самооценка здесь очень верна и определенна, - так же и в других случаях.
От русской деревни, близкой с детства, Николай Рубцов ушел к широким
океанским просторам, в тесноту городов с пестротой их быта, чтобы снова
вернуться к сельщине и оттуда увидеть, с учетом всего своего опыта, весь
мир и человека в нем.

В беспокойной жизни своей поэт обрел не только живую чуткую душу, - а
ей были доступны "звуки, которых не слышит никто", - но и чувство истории,
и чувство пути. Без этих качеств истинного поэта не бывает. Обрел он их не
сразу, в настойчивом поиске своей индивидуальности, в упорном отстаивании
своей самобытности.

Так, спустя примерно год, подготавливая для издательства свою первую
книгу, в справке "Коротко о себе" Н. Рубцов проницательно замечал: "Давно
уже в сельской жизни происходят крупные изменения, но до меня все же
докатились последние волны старинной русской самобытности, в которой было
много прекрасного, поэтического". Тут заявлен зрелый и свежий взгляд на
явления жизни, который широко утвердит себя в литературе гораздо позже.

В Москву Николай Рубцов приехал уже автором таких стихотворений, как
"Добрый Филя", "Видения на холме", и вскоре нашел среди московских
литераторов круг людей, ему духовно родственных; в их числе поэты Станислав
Куняев, Анатолий Передреев, критик Вадим Кожинов. Однако прошло два года
прежде чем стихи Рубцова появились в журналах: самобытность признается и
понимается, к сожалению, далеко не сразу.

Особенно заметными были две публикации в журнале "Октябрь", а в 1965
году в Северо-Западном издательстве вышла и первая книжечка. Уже в ней были
представлены многие стихотворения, которые теперь переходят из сборника в
сборник: "Видения на холме", "Звезда полей", "Русский огонек", "Осенняя
песня" и другие.

Нечастое явление в поэзии!.. Уже к этому времени молодой поэт
обладал собственным, хорошо поставленным голосом, чувствовал свое место в
современной литературе. Книгой, утвердившей имя и репутацию Николая
Рубцова, стала "Звезда полей" (1967)-с нею он успешно защитил свой
творческий диплом в Литературном институте, получил признание читателей и
критики.

Человек по натуре своей беспокойный, не привыкший к оседлости, Рубцов
не мог долго жить в Москве. К тому же он переведен на заочное отделение. В
конце 1964 года он уже у себя на родине, в селе Никольском. Сказывается
неустроенность быта, но он много работает. Примечательно его письмо той
поры Сергею Викулову, тогда ответственному секретарю Вологодской
писательской организации:

"Все последние дни занимаюсь тем, что пишу повесть (впервые взялся
за прозу), а также стихи, вернее, не пишу, а складываю в голове. Вообще я
почти никогда не использую ручку и чернила и не имею их. Даже не все
чистовики отпечатываю на машинке так что умру, наверное, с целым сборником,
да и большим, стихов, "напечатанных" или "записанных" только в моей
беспорядочной голове..."

И в самом деле, сколько их утрачено - стихов, незаписанных и даже
За
писанных...
Через год поэт снова у себя на родине, и, посылая один из своих
шедевров - "Осенние этюды" - в районную газету, он пишет другу-журналисту
Василию Елесину: "Очень полюбил топить печку по вечерам в темной комнате.
Ну, а слушать завывание деревенского ветра осенью и зимой то же, что
слушать классическую музыку, например, Чайковского, к которому я ни разу не
мог остаться равнодушным". Непритязательные слова, но при чтении стихов
Рубцова, наверное, могут припомниться.

Любимые края дороги поэту и в весеннюю пору, когда "высоко над зыбким
половодьем без остановки мчатся журавли", и в долгую зиму, когда "снег
лежит по всей России, словно радостная весть", и в жаркий день, когда "зной
звенит во все свои звонки". Однако осень с ее дождями и ветром, увядание -
ближе душе поэта, задевает самые сокровенные струны в ней. Краски он
использует сдержанные, нередко позволяя себе писать стихи, так сказать, "в
черно-белом исполнении" (как, например, "лошадь белая в поле темном вскинет
голову и заржет"; или: "в чистых снегах ледяные полынные воды"). В его
лирике преобладает грустная интонация, но ей присуще бесконечное
разнообразие вариаций* "Всего прочнее на земле печаль...", - мог бы
повторить Н. Рубцов вслед за Анной Ахматовой. Тем не менее он вовсе не
пессимист по натуре, хотя и оптимистической его поэзию я не рискнул бы
назвать, - просто эти слова в силу своей полярности не способны отразить
многообразия возможных типов мироощущения.