Интересно, что многие современники восприняли «Губернские очерки» в журнальной публикации как невыдуманные рассказы о провинциальной жизни, написанные по «горячим следам». Впечатление достоверности было настолько сильным, что даже после выхода отдельного издания книги, по словам Салтыкова, он был «завален всякого рода жалобами на несправедливые и несогласные с интересом казны действия различных ведомств. И жалобы эти были не голословные, по поддерживались фактами, о которых и сообщалось па предмет «отделки» в ближайшем обличении».

«Губернские очерки» действительно стояли у истоков «обличительной литературы», ставшей характерным явлением переходного времени. Но Щедрин обличал не отдельные лица и не частные злоупотребления властей, но самодержавно-крепостнический строй в целом. На страницах «Губернских очерков» перед читателем открывается мир насилия и произвола, который порождает чиновников-«живоглотов» Фейеров, Трясучкиных, «озорников», купцов-хищников, где живут бесполезно существующие «талантливые натуры»; изображается многострадальный русский народ, отданный под власть помещиков и обираемый чиновниками.

Все это так. Но «переворот» в сознании, вызванный «Губернскими очерками», — в другому Книга поставила читателя лицом к лицу с такой правдой жизни, которая показала сдвинутость естественных представлений о человеческих отношениях, о нравственных ценностях. Книга заставила удивиться и ужаснуться тому, что совершается вокруг и становится нормой жизни. Обличение взяточников, казнокрадов, насилия и произвола было и до Щедрина. А вот чиновника, который бы, подобно щедринскому подьячему, не скрывал, не осуждал, но открыто хвастался (!) виртуозностью способов обмана и ограбления народа, — такого чиновника в русской литературе до Щедрина не было. $? Цинично-откровенные рассказы, подьячего о статьях дохода (оспопрививание, мертвое тело, следствие, взимание податей т. д.) открывают «Губернские очерки». По фактически в каждом из последующих очерков., какую бы сферу жизни он ни затрагивал, возникают неожиданные для нормального человеческого сознания драматические ситуации, раскрывающие изломанность жизни, перепутанность понятий добра и зла. Как это ни странно, чиновник-«живоглот», например, вроде «какого-нибудь Фейера или Порфирия Петровича», на деле оказывается «полезнее» чиновника не «живоглота» («Неумелые»). В мире беззакония в острог попадает не преступник, не казнокрад, а сердобольный крестьянин «за свою добродетель»: «призрел» больную старуху, а она умерла.



 






Духовный мир народа и любовь к родине сливаются в мировосприятии писателя как положительные начала русской жизни, определяющие лирическую интонацию некоторых страниц «Губернских очерков». Но лирическая интонация здесь же перебивается иронией. Трезвый взгляд на жизнь разрушает идиллическую мечту о возможности всеобщего единения, да и «чистота» народной души порой вызывает сомнения («Варвар же ведь и мужик, как его разожгут что твой зверь»).

Развивая идеи Чернышевского, Добролюбов анализирует образы «талантливых натур» и ставит одну из важнейших проблем эпохи — необходимость появления деятеля нового тина. А в народе, представшем на страницах «Губернских очерков» со всем его горем, бедностью, наивной верой, глубиной чувств, критик видит силу, на которую можно надеяться. В условиях нарастающего общественного подъема книга Щедрина давала возможность Чернышевскому и Добролюбову поднимать острые актуальные вопросы времени и воспитывать русское общество в революционном духе. В свою очередь, деятельность революционеров-демократов оказала сильное влияние на Салтыкова, Он признавался, что «многим обязан в своем развитии Чернышевскому». В это время, после появления статей Чернышевского и Добролюбова о «Губернских очерках», происходит личное знакомство и сближение Салтыкова с кружком «Современника».

Как известно, Щедрин считал «Губернские очерки» началом своего вступления в «большую литературу». В книге действительно наметились такие черты писательской индивидуальности, которым еще предстояло «развернуться» в последующем творчестве. Это, прежде всего, живое ощущение времени, умение в большом и малом обнаружить и обобщить скрытую суть явления, отсюда тяга к сатирическим обобщениям, ирония. «Губернских очерках» писатель нашел и наиболее «ПОДХОДЯЩИЙ» ДЛЯ себя, хотя не единственный и трансформировавшийся в дальнейшем, жанр — цикл очерков. Наконец, в «Губернских очерках» впервые появляется и Н. Щедрин — имя, которое в истории русской литературы навсегда слилось с именем Салтыкова.

Здесь он — «отставной надворный советник», живой человеческий образ. В последующем творчестве Н. Щедрин окажется многоликим. В рассказчике от первого лица в разных произведениях проявятся эти разные «лики», соотношение его с автором каждый раз предстанет сложным и динамичным. Но неизменно со страниц щедринских произведений будет звучать голос живой движущейся жизни, голос человека, несущего в себе самом признаки времени, будь ТО «товарищ» «помпадура борьбы», глуповский летописец, владелец Монрепо или «годящий» с Глумовым герой «Современной идиллии». Писателю всегда важен живой разговор с читателем о современности. В искусстве он видит силу, способную оказать активное влияние на общество, пробудить человека к сознательной жизни, совершить «внутренний переворот в совести его»