Перестройка позволила впервые напечатать многие произведения Солженицына в СССР, и они зазвучали как откровение. С. П. Залыгин со страниц "Нового мира" даже призывал назвать 1990 год, когда в России были опубликованы основные книги писателя, "годом Солженицына". 1991 год стал годом возвращения писателя на родину. С тех пор публикация его произведений не прекращается.

По-прежнему произведения Солженицына появляются в "Новом мире", к примеру автобиографическая книга "Угодило зернышко промеж двух жерновов. Очерки изгнания" (1978, 1998, 2001), в которой изложена история жизни Солженицына на Западе. Для российского читателя драматичнее выглядит, конечно, мемуарная книга "Бодался теленок с дубом" (1996) (продолжением которой и является "Угодило зернышко..."), поскольку в ней изображены реалии нашей страны. Однако по структуре книги похожи: и там, и здесь мастерски показано движение времени.

Пытаясь передать впечатление от западных стран объективно, Солженицын тем не менее не избегает оценок (так, он подчеркнуто одобряет русскость Аляски). Россия и Запад сопоставляются и противопоставляются Солженицыным друг другу: "Мы - бились насмерть, мы изнемогали под каменным истуканом Советов, с Запада несся слитный шум одобрения мне, - и оттуда же тянулись ухватчивые руки, как бы от книг моих и имени поживиться, а там пропади и книги эти, и весь наш бой. И без этой стороны дела осталась бы неполна картина".

Художественность книги "Угодило зернышко..." несомненна, и все же в ней есть черты, которые непривычно видеть в книгах художественных. Одна из них - полемика с монографиями о самом себе. Здесь высказывается, например, отношение к критической книге Ольги Карлайл "Солженицын и тайный круг" (Нью-Йорк, 1978). Но и такие страницы довольно удачно вписываются в структуру произведения.

Солженицын - особенный человек, с особенными эстетическими взглядами, необычным творческим путем, в котором оригинальны не только жанровые, но и языковые поиски.

Размах работы Солженицына над языком - это в своем роде попытка настоящей языковой реформы. Утверждение критика Аллы Латыниной в статье "Солженицын и мы" (1990) не потеряло своего значения и спустя десятилетие: "То, что Солженицын принес в литературу, - не узкая правда, не правда сообщения. Тюремные и лагерные сюжеты (десятки тысяч людей возвращались из заключения, делясь своим опытом, облегчая душу рассказами), нищета деревни, бесправие народа... были обычной темой разговоров, переписки, своего рода частных жанров. Эти жанры не пересекались с письменной литературой не только из-за недостатка гражданского мужества. Не было языка, пригодного для изображения этой новой реальности. Солженицын не просто сказал правду, он создал язык, в котором нуждалось время, - и произошла переориентация всей литературы, воспользовавшейся этим языком".



 








Особые, свежие "солженицынские" слова встречаются уже в повести "Один день Ивана Денисовича" (озор, блеснило, вычуивали) и в романе "В круге первом" (приудобился, невдоспех). Кому-то они режут слух. Тем не менее Солженицын обладает чувством меры: "В своих книгах я мог уместно использовать только пятисотую часть найденного".

Искал такие слова Солженицын не только в живой народной речи. "Ощущение глубины и широты русского языка, которые я предчувствовал, но был лишен их по своему южному рождению, городской юности, - и которые, как я все острее понимал, мы все незаслуженно отбросили по поспешности нашего века, по небрежности словоупотребления и по холостящему советскому обычаю", долгое время действительно было лишь ощущением, предчувствием. Внимательное отношение Солженицына к языковым средствам, помимо взыскательности к языку собственных произведений, простирается и на язык А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.И. Тютчева, И.С. Тургенева, Е.И. Замятина и др. На протяжении двух десятилетий отбиравшаяся писателем из их произведений и из словаря Даля лексика вошла в составленный им "Русский словарь языкового расширения" (1995).

"Тут подобраны слова, никак не заслуживающие преждевременной смерти, еще вполне гибкие, таящие в себе богатое движение - а между тем почти целиком заброшенные, существующие близко рядом с границей нашего изношенного узкого употребления, - область желанного и осуществимого языкового расширения", - пишет Солженицын в предисловии к словарю. Вот некоторые из этих слов: ахтителъный, неумиримый (Е.И. Замятин), ворчба (В.И. Белов), взвынь, набежники (В.Г. Распутин), старогодняя, ущитить (Д.Н. Мамин-Сибиряк), фразисто (И.С. Тургенев), ясносиятельный (А.Н. Островский), кривосудство, недоброслужащий (Н.С.Лесков), ветрен (А.С. Пушкин)...

Для человека, любящего такие слова, было естественно назвать свою нобелевскую историю "Нобелианой" или давать своим книгам названия по пословицам: "Бодался теленок с дубом" (подразумевая ее вторую часть, что доказывают строки: "... Дуб не упал, но как будто отогнулся? но как будто малость подался? А у теленка - лоб цел, и даже рожки"), "Угодило зернышко промеж двух жерновов"...

Время еще не "распределило" писателей XX в. "по степени величия" и не "записало" окончательно в "классики" иных из них. Впрочем, не исключено, что слова К.И. Чуковского, сказанные им Солженицыну в 1965 г.: "Не понимаю, о чем Вам беспокоиться, когда Вы уже поставили себя на второе место после Толстого", - окажутся пророческими.