С описанием того же, что и в романах Ивана Мелело, периода начинаются «Липяги» Сергея Крутилина (1964), «Все как-то очень свежо, и по содержанию, и в смысле формы»,— сказал о «Липягах» Валентин Овечкин1. В книгу входишь как в сад, где обдает тебя свежестью. Автор умеет рассказать, как «лопается панцирная кожица янтарных, тугих желудей», сделать почти видимой картину собирания дубовых листьев в предзимнем лесу. В широко намеченную панораму деревенской жизни хорошо вписываются и приземистые избы со светильниками, не гаснущими до утра в «памятную зиму 1929 года», и собрание мужиков в доме попа Александра, закончившееся организацией «коммуны», и дружные выходы липя-гинцев на общественные поля, и встреча первого трактора. Трактор «встречали за околицей всем седом, с флагами, с духовым оркестром».

Это событие подобно вспышке магния должно осветить всю картину жизни новым, ярким светом. Однако свет от нее падает только в одну сторону, отчего в другой стороне сгущается мрак. По кажущемуся сначала парадоксальным мнению рассказчика («сельского учителя»), с появлением техники в липягинском колхозе и начались все бедствия. «Будто и нечего делать мужику. Да! Но и нечего получать мужику». Непомерно высокая натуроплата за используемую технику привела к обесценению трудодня, к игнорированию принципа материальной заинтересованности колхозников.

Трагически прекрасным образом Груни писателю удалось пополнить галерею величественных образов женщин и детей, свершивших в годы Великой Отечественной войны дело беспримерное, давших фронту все необходимое для полного разгрома врага. В образе, созданном автором «Липягов», есть и нечто символическое. Не один легкомысленный и эгоистичный Пашка виновен в гибели Груни. Крутилин как бы хочет сказать, что перед такими людьми, как Груня, мы все в долгу и поныне. Недаром рассказчик мечтает о том, чтобы в Липягах стоял памятник не начальнику какому-нибудь, даже не лучшему председателю, а рядовому липяговцу, и не мужчине, а женщине.


 






Но Сергей Крутилин рассказывает не о прошлой, а о современной ему деревне. Когда создавалась книга, надо было обладать решительностью, чтобы вложить в уста героя такие слова: «К земле нельзя подходить с одной меркой! Согласен: кое-где необходимо сеять бобы. А в другом, может, лучше оставить клевер». Или вот эти: «Может, в других местах все по-иному, а у нас, в Липягах, люди приберегают силы для своего огородишка. Я не виню их: к сожалению, они живут этим клочком земли. А на колхозное поле смотрят, как на мачеху».

Польский исследователь Марек В. Пилат назвал «Липяги» своеобразным синтезом того, что возникло в русской «деревенской» прозе в 50-е годы и в начале 60-х годов», считая прямыми предшественниками писателя В. Овечкина, Г. Троепольского, Е. Дороша. Исследователь справедливо утверждал, что вместе с очерками названных писателей, а также Вл. Солоухина, произведениями В. Тендрякова, М. Алексеева, романами Ф. Абрамова, «Липяги» подготовили и в ряде случаев определили проблематику творчества Сергея Крутилина.