Мы доживаем "старые запасы", донашиваем наследованную реальность, перекраивая ее в новые контексты, рифмуя и выворачивая, сводя ее к культурным "дискурсам", где уж от жизни остается один крашеный труп. Это может быть трагедией для страдающего от обмеления мира Д. Галковского и забавой для пустотелого В. Сорокина, который с брезгливым кокетством констатирует, что "сейчас литература просто лежит в гробу, все успокоилось, оформилась некая картина постлитературного бытия". Естественно, чем тут и заниматься, как не "дискурсами" и "контекстами"? Сорокин тут явление лакмусовое, и победная поступь его пустоты симптоматична. Он может передразнить страницу Набокова и страницу Кочетова, Борхеса и Шевцова, но вы напрасно будете искать в прозе его самого и пытаться понять, любит ли он что-нибудь, отвечает ли за что-нибудь, да и вообще живет ли с такими беспечальными декларациями: "Я никогда не чувствовал ничего подобного тому, что обычно чувствует русский писатель, у меня нет никакой ответственности ни за русскую духовность, ни за русский народ, ни за будущее России". И сколько их сегодня, этих мастеров опустелого слова, теснящихся на лотках и в журналах со своей гнетущей, дразнящей, провоцирующей, запутывающей, но не освобождающей прозой и поэзией. Игры много, и ума хватает, но мало памяти о том, что Пушкин напоминал Вяземскому: беда, коли поэт довольно живет для славы и мало для Отчизны.

Немудрено, что русские писатели, отвечающие и за духовность, и за Родину, не хотят заглядывать в мертвые "сегменты" такой словесности и не разгибают чужих журналов, чтобы не оскорблять сердца.

Но когда бы дело было только в пороках разгулявшегося постмодернизма, в эгоистической игре тщеславий и своеволий. Хуже, что провоцирующая словесность добивается своего и исподволь ослабляет и ту духовную магистраль, которая собственно и питала стержневую, коренную русскую литературу большого стиля. В расшатанном дурной политикой мире утрачивает земную основательность и высокая традиция. Слово мечется, как в последних повестях В. П. Астафьева, как будто не доверяя себе, все время срываясь и не находя берегов, так что и чтение влечет человека по перекатам, избивая и мучая, и в конце концов выносит на берег, не укрепив и не выправив его, а только изнурив и обессилив. Или слово "хлябает" в себе, не находя прежних устойчивых значений, не совпадая с новой реальностью, как в последних рассказах В. Г. Распутина, и потому не покрывая и не ухватывая эту реальность.



 




Мир без плоти, границ, системы координат, ясного прошлого и прогнозируемого будущего? Давно это только игра слов, концепций, программ и систем, легко переводимая в серийные сюжеты покет-буков. Похоже, мы забыли главное, о чем хорошо

говорит один из героев романа Ж. Бернаноса "Дневник сельского священника": "Слово- Божье! "Верни мне мое Слово",- потребует Судия в судный день. Как подумаешь, что тут придется извлечь из своего жалкого багажа, становится, право, не до смеха". Ну, да что нам до Божьего суда! Он писан для устойчивого мира, для жизни, а не для нашего однодневного полета, в котором нам так легко ни за что не отвечать.

Сегодняшнее состояние разрыва, от которого страдают лучшие художники той и другой стороны, - состояние неизбежное. Когда жизнь теряет себя, как уберечь себя литературе? Но это состояние противоестественное. Может, для европейской литературы - это быт и свобода (и у нас найдется много молодых исповедников этого взгляда), но для настоящей русской литературы, какой она ведома миру и авторитетна для него, - это болезнь, тяжкое невольничество подменного существования, которое художник может не сознавать, но которое сквозит во всяком сегодняшнем сочинении с его неизменным отчуждением материала и автора. Как будто мы все нынче в России туристы, давно не были, а воротились и глядим на себя, как на заблудившихся детей, - с состраданием одни и с насмешкой другие, как будто уже нет никакого "мы", а есть только "они" (разные для разного круга).

Все это приводит к тому, что мы безнадежно отрываемся от своего и мирового прошлого. Оно больше не творит в нас. Мы стали периферией самих себя, потеряв большой стиль, здоровую опережающую мысль и литературную элиту, которая берется не самозванством, а дается читателем и несомненна для всех. У нас нет более республики литературы, где все ветви растут в разные стороны, но дети одного ствола и одного родимого корня. Убогая, анархическая, суетная жизнь плодит убогую, суетную, жвачную, потасканную литературу.

Художник - заложник жизни. Он не может сделать ее в своем сочинении великой, если она ничтожна, но он в силах устыдить ее, напомнить, что мы дети Божьи только тогда, когда мы дети родной земли, родной истории и родной культуры. Сегодня мы на грани утраты всех этих созидающих человека начал.

Отрадно, что это начинает осознаваться обеими сторонами, что подтверждают "Яснополянские встречи" и "Встречи" в Овсянке с их горячим и порой резким, но уже устремленным к пониманию диалогом. Да и само вот это обсуждение (и в одном ли только "Знамени"?). Мы только выходим в дорогу общего беспокойного разговора о насущном. Дай только Бог, чтобы не было поздно.