Уже из первых книг читатель заметил, что наибольшая сила слова поэта — в прямоте высказывания, когда он на переднем плане в своем полном боевом обмундировании со словами наостренными, как острие бритвы, строя их в боевой ряд, как солдат в бой. Прямая публицистическая инвектива для него более органическая, чем язык фельетона со скрытым звучанием слова, двупланной ситуации. Поэт впоследствии не раз еще обращается к фельетонам, и ему не всегда удастся наполнить его такой серьезностью содержания, весомостью социального звучания, как откровенно публицистические произведения, базированные то ли на утверждении, на отрицании ли.

Некоторые стихотворения в сборнике «Любовь и ненависть», например «Раз взяло меня любопытство», рассчитаны на комичный эффект, не достигают цели, потому что не имеют остроты обобщения. Ведь действительно такой «вывод» по поводу старой богомольницы госпожи Мильци, прежней богачки:

Ну, молись, молись, думаю

Скоро пойдешь ты к раю

Там Шептицкий сквозь окно

Выглядывает тебя давно —

явно шаржированный, помельченный. Иногда вместо остроты социальной оценки находим сугубо внешние эффекты. Вот — уже в значительно более позднем сборнике «Гранослов» (1968) — рассказ о том, как «учительница тонкая, дочь майора, близорукая голубая змея в красной шляпке мухомора» выгнала из класса ученика, потому что он пришел босой, да еще из-за того, что он украинец, и панычи смеялись с него «гнилозубый».



 








Поэзия Д. Павличка росла на традициях гражданской литературы, гражданской лирики, и следы этого влияния прослеживаются в ранний период достаточно выразительно. Но не менее четко проступает процесс формирования собственного творческого лица поэта, того голоса, в котором в первую очередь очерчивается активная целенаправленность общественных принципов, высокая степень эмоционального напряжения. Постепенно производятся и утверждаются в творчестве Д. Павличка характерные черты поэтики, которые останутся присущими ему при всем расширении поля поэтической деятельности, осложнении образной палитры. Д. Павличко всегда была чужда чистая созерцательность, спонтанная игра ассоциаций, которая не подлежит определенной цели. Доминанта мысли, опанованость чувства, присутствие замысла в произведении и соответствующая оркестровка, уравновешенность частей и целого —характерная черта, его стилю. Каждая книга или цикл имеет свою поэтичную идею, свой внутренний стержень, которому в той или другой степени подчинены все компоненты, которые составляют целостность и завершенность замысла. Это особенно видно тогда, когда творчество поэта приобрело философскую глубину и полифоническую в таких его целостных книгах, как «Гранослов», «Сонеты подольской осени», «Тайна твоего лица». Для реализации чувства внутреннего равновесия поэт ищет гармоничную и завершенную форму.

Прошлое и современное, неволя и освобождение — то был отправной пункт, первотолчок ассоциаций поэтов. Две доли края — две доли лирического героя: одна, которая готовила ему за бунтарские стихотворения «казарму и тюрьму», и вторая — что пришла в сентябрьские дни («Две доли»). Такой немного общий способ раскрытия старого и нового впоследствии конкретизуется, обрастает мышцами жизненных ситуаций, реализуется через характеры, сложные конфликты и столкновения. Здесь имеем тот случай, когда поэтика находится в прямой зависимости от жизненного материала.

В последующем творчестве украинского поэта мы находим все больше последствий влияния на него поэтов разных культур, которые будут кристаллизировать его собственно поэтическое многоголосие, потребность расширения духовных горизонтов. И прежде чем перейти к книгам, в которых творчество поэта появилось в новом качестве выверенного «гранослова», где прежняя страсть уравновешивается добытыми на жизненных дорогах и выстраданными собственным опытом и мудростью — к книгам «Гранослов», «Сонеты подольской осени» и «Тайна твоего лица», необходимо пройти с поэтом страницами его книг, что названы теми дорогами: «На чатах» (1961), «Жест Нерона», «Пальмовая ветвь» (1962). Они стали своеобразным поэтическим отчетом от поездок к Австрии (1958), Канаде (1961), Кубе (1961), Финляндии (1962).

Эти книги являются продолжением тех тем и мотивов, что занимают центральное место в «Любви и ненависти» (1953), «Моей земле» (1955), «Быстрине» (1959) —поет чувствует себя посланцем страны социализма, посланцем идей мира и дружбы.

Есть в произведениях много деталей и наблюдений, схваченных внимательным глазом, случаются и слишком общие и слишком прямолинейные декларации. Есть и наивные рассуждения, что вот молодая католичка ревностно молится, и аж под старость поймет бесполезность своих молитв, а вот поэт приревновал ее теперь к старому Саваофу. Как будто бы переливы юмора, сатиры, переход от грустного к смешному и наоборот, но все нарочитое, показное.

Находясь на Кубе, поэт никогда и нигде не забывает, что он сын Советской Украины. Даже горы Сьерра-Маестра кажутся ему родными Карпатами, где «буланые мулы, как гуцульские кони, несут бесаги на хребтах горбатых», где молодец — именно молодец, а не юноша, не парень — «напоминает ему довбущука, что «не носит лишние кобуры, а три пистоля, — за тугим ремнем», где даже дом над потоком — как будто его родительский дом и в нем семья поэта.