На Кавказе Толстой узнал, как может устроиться крестьянская жизнь без крепостной зависимости от помещика. Он был потрясен красотой природы, необычностью людей, их образом жизни, бытом, привычками, песнями. С волнением слушал и записывал казачьи и чеченские песни, смотрел на нелегкий, но веселый, мирный труд казаков и на праздничные хороводы. Это было не похоже на виденное в крепостной русской деревне, увлекало и вдохновляло. Во времена Толстого гребенские казаки жили по левому берегу Терека, на узкой полосе лесистой плодородной земли.

Их предки пришли на Северный Кавказ к «Гребню» (Кавказскому хребту) с Дона в конце XVI века и расположились на правобережье Терека. При Петре I, когда по Тереку создавалась оборонительная линия от нападений соседей-горцев, они были переселены на другую сторону реки. Здесь стояли их станицы, кордоны и крепости.
В середине XIX века гребенских казаков было немногим более 10 тысяч. В одной из глав повести Толстой рассказывает историю этого «маленького народца», ссылаясь на устное предание, которое каким-то причудливым образом связало переселение казаков с Гребня с именем Ивана Грозного. Это предание Толстой слышал, когда сам жил в станице Старогладковской и дружил со старым охотником Епифаном Сехиным, изображенным в «Казаках» под именем дяди Ерошки.

В 1852 году, сразу после напечатания в «Современнике» повести «Детство», Толстой решил писать кавказские очерки, куда вошли бы и «удивительные» рассказы Епишки об охоте, о старом житье казаков, о своих похождениях в горах. Замысел не был осуществлен, может быть потому, что обстоятельный и очень интересный очерк «Охота на Кавказе» (где Епишка фигурирует под собственным именем) написал и в начале 1857года напечатал старший брат, Николай Николаевич Толстой. Над «Казаками» Толстой трудился, с перерывами, 10 лет — с 1853 по 1863 год. Опубликованная в «Русском вестнике» повесть непосредственно предшествует «Войне и миру». Вместе с другими рассказами и повестями 50-х годов «Казаки» готовили великую книгу в чрезвычайно важном направлении — эпической обрисовки народных типов, характера целого народа. Впервые пробуя силы в эпическом жанре, Толстой «Казаками» сказал свое новое слово и заложил фундамент того здания, которое поразило затем весь мир монументальностью и красотой в «Войне и мире».

В процессе работы долгое время сохранялся замысел романа, с остро драматическим развитием сюжета, Он назывался «Беглец» или «Беглый казак». Как можно судить по многочисленным планам и написанным отрывкам, события в романе развивались так: в станице происходит столкновение офицера с молодым казаком, мужем Марьяны; казак, ранив офицера, вынужден бежать в горы; про него ходят разные слухи, знают, что он вместе с горцами грабит станицы; стосковавшись по родному дому, казак возвращается, его хватают и потом казнят. Судьба офицера в замыслах и па-бросках рисовалась по-разному: он продолжает жить в станице, недовольный собой и своей любовью; покидает станицу, ищет «спасения в храбрости», в романе с Воронцовой; погибает, убитый Марьяной.


 





Как далек этот увлекательный любовный сюжет от простого и глубокого конфликта «Казаков»! Договариваясь в 1862 году с издателем М. Н. Катковым о печатании романа в журнале «Русский вестник», Толстой думал, что даст ему сначала часть, а потом переделает и допишет остальное. Но когда в январском номере журнала за 1863 год появились «Казаки» в том виде, в каком мы читаем их и теперь, оказалось, что произведение не только закончено, но закончено наилучшим и единственно возможным образом.


Точно так же после «Казаков», уже работая над «Войной и миром», Толстой отказывался от романических усложнений сюжета в пользу простоты естественного хода событий.
Вместо воображаемых романтических картин в духе Бестужева-Марлинского, «Амалат-беков, черкешенок, гор, обрывов, страшных потоков и опасностей», рисующихся Оленину, когда он едет на Кавказ, он увидел настоящую жизнь, подлинных людей и природу во всей ее первозданной естественности. И эти действительные образы были не менее, а только иначе поэтичны. Воспроизвести поэзию реальности для Толстого — важнейшая художественная задача.

Не удивительно, что он, вообще не писавший стихов, начал рассказ о казачьей станице со стихотворения («Эй, Марьяна, брось работу!»), потом пробовал писать свою казачью поэму ритмической прозой, а в окончательный текст повести ввел много песен. Стихотворением в прозе звучит рассказ о том, как ранним утром Оленин вдруг увидел горы. Повтор «а горы...» задает высокий поэтический тон всему дальнейшему повествованию.

Работая над кавказской повестью, Толстой несомненно оглядывался назад. О любви к Кавказу он говорил в 1854 году в выражениях, буквально совпадающих по смыслу со стихами Лермонтова (из вступления к поэме «Измаил-бей»): «... я начинаю любить Кавказ, хотя посмертной, но сильной любовью. Действительно, хорош этот край дикий, в котором так странно и поэтически соединяются две самые противоположные вещи — война и свобода» И все-таки в «Казаках» Толстой прямо полемизирует— не только с откровенным романтизмом кавказских поэм Лермонтова, но и с пушкинскими «Цыганами». Обдумывая идею кавказской повести, он отвергает, как «недостаточные», прежние мысли: что дикое состояние хорошо (у Пушкина: «Мы дики; нет у нас законов...»); что страсти везде одинаковы (у Пушкина: «И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет»); что «добро — добро во всякой сфере» (у Пушкина: «Мы не терзаем, не. казним ... Мы робки и добры душою»). Толстой воплощает в своем произведении новые идеи, созвучные его времени.

Тургенев, считавший Оленина лишним лицом в «Казаках», был, конечно, не прав. Идейного конфликта повести не было бы без Оленина. Но тот факт, что в жизни казачьей станицы Оленин — лишнее лицо, что поэзия и правда этой жизни существуют и выражаются независимо от него, несомненен. Не только для существования, но и для самосознания казачий мир не нуждается в Оленине. Этот мир прекрасен сам по себе и сам для себя.