В рассказах, написанных с весны по осень 1847 г., в пору особенной близости писателя с Белинским, антикрепостническая тенденция проступает гораздо отчетливее. В некоторых из них также намечены столкновения человеческих чувств крепостных с тиранической властью бар или. их приказчиков («Ермолай и мельничиха», «Контора»). Другие заключали сцены жестокого глумления помещиков над личностью крепостных, телесных наказаний безответных и забитых людей («Бурмистр», «Два помещика»). Но большинство из них выражает вместе с тем очень важную и интересную мысль о том, что власть помещиков над крестьянами уже вырождается и слабеет, что сами помещики теряют былую силу и самоуверенность, что уже наступают новые времена.

Особенно интересен в этом отношении очерк «Однодворец Овсянников». Рассказывая о жестоком произволе и безграничном самодурстве помещиков в недавнем прошлом, Овсянников подчеркивает, что времена эти уже прошли. «Вот... вы, — говорит он охотнику, — такой же помещик, как и ваш покойный дедушка, а уж власти вам такой не будет!» Та же мысль выражена в рассказах «Льгов» и «Малиновая вода». В Последнем сопоставляется прежняя широкая и привольная усадебная жизнь графа Петра Ильича и скучная, ограниченная жизнь в Москве его разоряющегося сына.

Помещики мельчают, крепостническая власть их слабеет, обреченная на слом. Но на смену им идет другая сила, не менее опасная для жизни и хозяйства крестьян. Это конторщики, бурмистры, управляющие, которые обманывают своих хозяев, наживаются за их счет и держат крестьян еще в худшей экономической кабале. Сопоставление изнеженного сибарита Пеночкина («Бурмистр»), не видящего, что происходит в его имении, но способного высечь лакея за самую пустую провинность, и бурмистра Софрона, являющегося тайным, но безраздельным властелином земель и людей Пеночкина, особенно характерно.

Собственная нерадивость и ловкие проделки доверенных лиц разоряют дворян. И наряду с патриархальными крепостниками типа Стегунова и помещиками, развлекающимися на английский манер, типа Пеночкина, все в большем числе появляются дворяне типа Хвалынского, делающие себе сомнительную карьеру в городских канцеляриях и гостиных.






 






Тургенев изображает их с нескрываемой иронией и подчеркивает комические черты их наружности и повадок. Изображая Пе-ночкина, в характере которого противоречие его личного ничтожества и безраздельности его власти над людьми проявляется с особенной силой, писатель возвышается до сатиры. Сцены, где Аркадий Павлович, подкладывая под себя подушки и мило улыбаясь, отправляет Федора на конюшню, — одна из лучших в этом роде во всем творчестве Тургенева.

Деревня томится под двойным гнетом — помещиков и их бурмистров. В ней зреет недовольство и сопротивление. И Тургенев не закрывает на это глаза. В «Малиновой воде» он изображает крепостного Власа, разоренного непосильным оброком и доведенного до отчаяния. «Да мне с полугоря, — говорит Влас с горьким смехом, — взять-то с меня нечего... Уж, брат, как ты там ни хитри — шалишь: безответная моя голова». В рассказе «Бирюк» отчаяние крестьянина, вынужденного воровать лес и задержанного лесником на порубке,, перерастает в страшную угрозу народной расправы с притеснителями. «Все едино околевать-то», — кричит он леснику. «Душегубец ты, зверь, погибели на тебя нету... Да постой, недолго тебе чваниться! заткнут тебе глотку, постой!» В рассказе «Землеед», задуманном в то же время, но незаконченном и ненапечатанном, Тургенев предполагал изобразить зверскую расправу крестьян над помещиком, который год за годом урезывал у них землю. Поймав его в поле, они заставили его съесть «фунтов восемь отличнейшего чернозему».

Это одна из будничных, но трагических кульминаций резко обострившейся в 1840-е годы борьбы за землю между крестьянами и помещиками. Тургенев осознает ее со своей либерально-просветительской точки зрения. Он не сторонник народных восстаний, но убежденный противник всякого произвола, бесправия и необразованности, как и прочих проявлений крепостнических порядков. Он за строгое размежевание существующих земельных владений крестьян и помещиков. Герои его будущих романов, прогрессивные помещики вроде Лежнева и Лаврецкого, и начинают этим заниматься.
Лето и осень 1847 г., когда были созданы все самые острые антикрепостнические рассказы, — время наибольшей смелости политического мышления Тургенева. События 1848 г. и последующих лет, заставили писателя во многом поколебаться и многим поступиться.

Самым важным при этом было не то, что Тургенев приостановил на время работу над своими охотничьими рассказами, а то, что, возвратившись к ним, он стал писать их совсем иначе. В последних четырех рассказах из «Записок охотника» уже нет помещиков и бурмистров, здесь действуют одни крепостные. И в их характерах писателя интересует теперь не пытливый ум русского крестьянина, служащий залогом великих преобразований, но голос стихийных чувств народа, задавленного нравственно и физически. В «Свидании» — это надрывающие грудь рыдания преданной и безответной любви крестьянской девушки. В «Певцах» — это заунывная русская песня Якова, потрясшая до слез всех посетителей «притынного кабачка». В «Бежином луге»— это старинные народные поверья, под властью которых еще находится душа крестьянских детей. В «Касьяне с Красивой Мечи» — это религиозные искания и духовные стихи крестьянина-«бегуна», в которых находят воплощение его смутные стремления к вольной жизни.