О любви написано за многие века столько, что, кажется, ничего нового уже и не скажешь. Но человек только тогда по-настоящему понимает это чувство, когда оно становится его собственным. Следовательно, одна любовь, умноженная на тысячю тысяч человеческих характеров и долей, дает неисчерпаемый материал писателю и всегда интересный читателю. Григор Тютюнник тоже писал о любви, но как-то особенно, не­повторимо и искренне, неотделимо от правды жизни. Под его пером завязь первых юношеских чувств распускается и перерастает в настоящую любовь. Уже от самого названия рассказа «Завязь» веет чем-то свежим, весенним, многообещающим. Привлекает и манера сказа от первого лица.

Николай влюбленный. Он готовится к свиданию, еще не зная, ответит ли девушка на его чувство. Одевает новую рубашку, старается как-то пригладить непослушный вихрь на голове, душит одеколоном платочек. И отражается от нападений деда Лаврентия, который, подшучивая ли над внуком, предостерегая ли, ревнуя (ведь, очевидно, парень — это вся его семья) ли, говорит, что у внучатой избранницы характер непростой: «…бо то девушка из той пыли, что черти на дорогах крутят!» Юноше и приятно говорить на эту тему, он даже гордится, что у девушки «крепкий характер», неудобно (впервые же!) и досадно — задерживают.

Миколка идет на край улицы, видит «маленькую белую фигуру», понимает, что то его ждет Соня. Радость, гордость, волнение и робость, одновременно охватывают его: «Мне кажется, что я ширшаю в плечах, твердею в поступи и вот-вот подлечу. А вот голос — не становится…» Он «белькоче», за собственным высказыванием, «шепеляво и противно», задает аляповатый вопрос. Девушка понимает его состояние, подбадривая берет под руку и предлагает посмотреть снег в пропасти.

Николай и Соня лезут «из кручи в черную холодную бездну, подпирая друг друга плечами». Дух романтики, приключений, овладевает ими. Глаза у Сони «какие-то странные: как будто и испуганные немного, и смеются». А юношу мучает мысль: может ли он поцеловать девушку? От этой «отчаянной» (как ему казалось) мысли у него начинают неметь ноги и становятся, как веревочные. А присесть клонится, клонится…» Потом сам пугается: «А что, - думаю, - как я ее поцелую, а она меня — в ответ? Бывают же так. Вон и в кино показывают…» — и шея перестает гнуться, колеет. Соню, очевидно, раздражает нерешительность парня (…уже и не смеется и глаза прищурила так сердито…), и она идет на немудрую девичью хитрость: «— Миколко, давай я буду падать, а ты меня держи. А ну, удержешь ли?» Конечно же, юноша готов горы свернуть для любимой, не только удержать. Но… никуда от жизненной правды не денешься: он вдруг поскальзывается и с испугом и отвращением к себе (так опозориться!) чувствует, что в настоящий момент они оба упадут в грязищу. Соня сердито упирается, «обваривает» своего непроворного избранника «злым взглядом», «норовисто отворачивается и молчит». Николай сразу вспоминает насмешки и предостережения деда Лаврентия, которые будут сниться ему, мол, «кислички». Это предоставляет смелости, и он решает показать характер: сам начинает карабкаться наверх. Соня побеждена, испуганная (по-видимому, повела себя очень сурово!). Она жалобно шепчет: «Миколко, а я?» Вот, наконец, оно, признание: «И от того шепота у меня коленки подкашиваются, а сердце начинает колотить, как звон. Прыгаю вниз, сердито хватаю ее за плечи и с разгона целую в скрипучий холодный платок.

— Зачем же ты… аж за ухо, глупенький…— выдыхает Соня и смеется как-то покорно и мягко.
…Я не помогаю, а почти выношу ее вверх на руках. И силы у меня — как у вола».

Теперь Миколка — признанный герой, любимой, и он ни за что не признается, что замерз, как обычный парень: «— Ты не замерз? — спрашивает. Я что было мочи стискиваю зубы, чтобы не трястись, а ей говорю: — Конечно нет…»


 




Как красиво им обоим становится в мире! Как красиво! Они замечают на деревьях «мелкие словно роса, позеленевшие капельки: то завязь» . Соня сразу замечталась: «Вот если бы мне вот такое ожерелье … отроду бы не снимала…»

«— Купим, - обещаю уверенно.— Вот как только выучусь на шофера, так и купим.
— А я тебе рубашки буду вышивать красивые - прекрасивые, лучше, чем в скамье!..
— В сто раз лучшие… милая… в тысячу!»

Все! Николай слышит для себя главнее всего, самое долгожданное. И это наполняет его таким счастьем, что дальше он уже ничего не видит и не слышит. Влюбленные не могут насладиться объятиями, даже не обращают, невзирая на свою стыдливость, внимания на то, что шоферы из проезжающих мимо машин орут «что-то веселое, поощряющее и бесстыдное». Расходятся молодые далеко за полночь, «неся на губах сладкую жгучую жажду». Милым и родным сдается парню даже Сонино щелканье засовом дверей, когда она тихонько пробирается домой.

Аж вот опять дед — спасает садик от заморозков. Говорит парню, чтобы помогал. Тот опрометью бросается в сад, нагребает листья и веточки, зажигает очаг так, чтобы тянуло дым и на Сонин садик. Дед Лаврентий зовет, чтобы Николай раскладывал огонь ближе к деревьям, а тот: «— Ничего, - отвечаю так, как они меня учили, - будет у людей — будет и у нас…»

Доверху наполненный страстным, новым чувством, парень думает: за чем бы ему забежать к соседям, потому что до вечера, по-видимому, не дотерпит, не доживет.

Вот и вся нехитрая история. Никаких событий, необычных поступков или героических характеров. Но рассказ захватывает нежностью и трепетностью немного смешных и наивных чувств юных сердец. Проклюнулась завязь на деревьях — пришла любовь. И ее нужно беречь, бороться за нее, как и за завязь. Хочется верить, что герои пронесут свои первые чувства через всю жизнь и будут друг для друга наилучшими, самыми дорогими. Так Григор Тютюннык открыл еще одну страницу великой книги Любви и дал возможность нам, читателям, примкнуть к чистому источнику искусства художественного слова.