Стихотворные циклы (писавшиеся одновременно с романтическими пьесами) «Комедьянт» и «Стихи о Сонечке» осуществляют попытку Цветаевой говорить разными голосами. Обращенный к Завадскому «Комедьянт» — один из прекрасных любовных циклов поэта. Здесь, сплетаясь, наплывают друг на друга и, временами друг друга вытесняя, борются любовь, восхищение, презрение к герою и себе, ирония над ним, над собой, над своей «завороженностью», над самой Любовью.

Вы столь забывчивы, сколь незабвенны.
— Ах, Вы похожи на улыбку Вашу!
Сказать еще? — Златого утра краше!
Сказать еще? — Один во всей веленной!
Самой Любви младой военнопленный,
Рукой Челлини ваянная чаша.

Она любит и страдает, понимая, что любит без взаимности, разбиваясь о бессчувственность своего героя. Но как бывает с любовью — пока она жива, она непобедима рассудком.

Не упокоюсь, пока не увижу.
Не успокоюсь, пока не услышу.
Вашего взора пока не увижу,
Вашего слова пока не услышу.

Что-то сходится — самая малость!
Кто мне в задаче исправит ошибку?
Солоно-солоно сердцу досталась
Сладкая-сладкая Ваша улыбка!

— Дура — мне внуки на урне напишут
И повторю — упрямо и слабо:
Не упокоюсь, пока не увижу.
Не успокоюсь, пока не услышу

Стихотворный цикл «Комедьянт» осуществляет попытку Цветаевой говорить разными голосами. Исследователи определяют это время как период цветаевского «многоголосья», где циклы представлены ролевыми субъектами.

Голос самой Цветаевой в цикле «Комедьянт»: любящей, отвергнутой, страдающей. Но поэт-Цветаева противостоит женщине, не хочет, чтобы отношения переросли в драму или трагедию. Это чувство, эта любовная игра, не настолько серьезны, и Цветаева иронией, стилизацией под театральную условность — «лицедейство» — сводит все к простому приключению. С первого стихотворения «Комедьянта» она пытается уверить читателя — и, очевидно, самое себя — что это не всерьез, что это почти театральная сцена, за которой и сама она следит как бы со стороны:

Не любовь, а лихорадка!
Легкий бой лукав и лжив.
Нынче тошно, завтра сладко,
Нынче помер, завтра жив.

Бой кипит. Смешно обоим:
Как умен — и как умна!
Героиней и героем
Я равно обольщена.

Жезл пастуший — или шпага?

 



Зритель, бой — или гавот?
Шаг вперед — назад три шага,
Шаг назад и три вперед.

Рот как мед, в очах доверье,
Но уже взлетает бровь.
Не любовь, а лицемерье.
Лицедейство — не любовь!

И итогом этих (в скобках —
Несодеянных!) грехов —
Будет легонькая стопка
Восхитительных стихов

В этом любовном поединке Цветаева постоянно помнит, что она — Поэт, в подтексте несколько раз возникает мысль о стихах, которые из него родятся. Будучи побежденной или отвергнутой в реальности, она — Поэт победит тем и в том, что напишет, вдохновленная этими отношениями: «Порукою тетрадь — не выйдешь господином!» В «ироничном» и нежном и тихом — так говорят шепотом — чуть стилизованном под галантное любовное признание стихотворении «Вы столь забывчивы, сколь незабвенны…» Цветаева предсказывает, что герой «Комедьянта» останется жить в ее стихах.

Друг! Все пройдет! — Виски в ладонях сжаты,—
Жизнь разожмет! — Младой военнопленный,
Любовь отпустит Вас, но — вдохновенный —
Всем пророкочет голос мой крылатый —
О том, что жили на земле когда-то
Вы,— столь забывчивый, сколь незабвенный! [

На самом деле Цветаева видела своего героя трезвее и прозаичнее, чем в стихах. Ирония «Комедьянта» рождена этим взглядом и одновременно его прикрывает. В набросках ненаписанной пьесы, героями-антиподами которой должны были стать Придворный и Комедьянт.

Образ Комедьянта почти через 20 лет по-новому ожил в «Повести о Сонечке». Отринув стилизацию, давно освободившись от «завороженности» Завадским, Цветаева реально, жестко и может быть даже жестоко изображает Юру З. — так зовется в повести один из главных героев. Не пытаясь обвинить или оправдать его, она стремится понять и объяснить сущность его натуры. Даже о своем чувстве к Юре З. Цветаева вспоминает почти с недоумением. Но как ни иронична и как подчас ни жестока Цветаева к своему Комедьянту, ее чувства к нему и сам ее образ останутся жить в ее стихах и прозе.
Трагическим диссонансом звучит в «Комедьянте» последнее стихотворение, при жизни Цветаевой не опубликованное и, возможно, не совсем доработанное:

Сам Чорт изъявил мне милость!
Пока в полночный час
На красные губы льстилась —
Там красная кровь лилась.

Пока легион гигантов
Редел на донском песке,
Я с бандой комедиантов
Браталась в чумной Москве.

Здесь нет ни любви, ни игры в любовь, ни иронии, ни стилизации под что бы то ни было. Очнувшись от театрального угара, Цветаева внезапно почувствовала, что заблудилась в чужом и чуждом ей мире:

Чтоб совесть не жгла под шалью —
Сам Чорт мне вставал помочь.
Ни утра, ни дня — сплошная
Шальная, чумная ночь…