Маленький человек в окружении большого вещного мира - такова точка зрения, с которой художник всматривается в жизнь в своих «детских» рассказах. Когда мы говорили о доброте и щедрости детской души в прозе Чехова, о том, что его маленькие герои наделены каким-то острым чувством справедливости, то вспоминали Егорушку из повести «Степь». И теперь, думая о том, какое место в формировании ребенка занимает его поэтическое восприятие мира, мы не можем не вспомнить переживаний Егорушки.

В эту первую свою большую повесть Чехов вложил много личного. Именно в ней он использовал дорогие его сердцу образы и картины, которые берег, по собственному признанию, во время работы над маленькими рассказами. Прежде чем начать писать это произведение, сразу же задуманное как «жизнеописание» степи, Чехов специально поехал в Таганрог, побывал в донских степях, в местах своего детства, и, как он выразился, «напоэтился» там «по самое горло». Все, что ему вспомнилось тогда, он доверил своему маленькому герою.

Егорушка чувствует себя несчастным: его увозят из родного дома учиться в чужой город. И, плача в бричке, он не отрывает глаз от знакомых улиц, церквей, садов.

Эпизоды еще недавних дней встают в Памяти как живые картины. До мелочей вспоминаются осторожная церковь в пасху и арестант, подаривший Егорушке оловянные запонки собственной работы. Сквозь слезы Егорушка успевает заметить, как красиво сочетание белых памятников на кладбище с июльской зеленью вишневых деревьев. Он мысленно представляет эти места в еще более прекрасную весеннюю пору, когда вишня цветет. А когда она спеет, продолжает работать воображение Егорушки, «белые памятники и кресты бывают усыпаны багряными, как кровь, точками». Этот «бутуз», как окрестила Егорушку графиня Драницкая, на протяжении всего длинного пути в город подмечает красоту, в чем бы она ни проявлялась.

Только что вступивший в гимназическую пору, он смотрит на степь и на людей не просто как впечатлительный ребенок, а как художник и поэт. Словно в ленте современного японского кинематографа, где кадр подобен законченной акварели, перед Егорушкой (а значит, и перед читателем) развертывается картина за картиной, одна выразительней другой. Оцепеневшие буро-зеленые холмы, «вдали лиловые, со своими покойными, как тень, тонами; равнина с туманной далью и опрокинутое над ними небо»; остановившийся в воздухе, словно задумавшийся о скуке жизни, коршун; машущая крыльями мельница; серая каменная баба или высохшая ветла; одинокий стройный тополь на холме - все это приковывает взгляд Егорушки в самом начале путешествия. Ведя далее по донецкой степи своего героя, автор и сам любуется ею, так что мы не всегда можем различить, кому - Егорушке или самому Антону Павловичу Чехову - привиделся, например, куст, напоминающий в сумерках фигуру черного монаха  (глава IV).

Трудно сказать также, автору или Егорушке во время грозы показалось, «будто кто чиркнул по небу спичкой», и послышалось, что кто-то прошелся босиком по крыше (глава VII). Перед нами необычное, как будто слишком будничное описание мощного стихийного явления. Но в близости подобных картин природы будничному быту отражается жизненный опыт провинциального мальчика. Это делает пейзажи Чехова достоверными, как бы зависимыми от восприятия героев. Вспомним, как выглядел в воображении Ваньки Жукова Млечный Путь: будто его помыли и протерли снегом - взгляд, который мог родиться только в условиях деревенского быта.

Лишь поэтическая натура способна пережить то, что пережил Егорушка, когда в постоялый двор вошла графиня Драницкая. Еще не успев разглядеть, кто вошел в комнату (это была женщина в черном платье), он почувствовал вдруг дуновение легкого ветерка и взмах крыльев большой черной птицы, вспомнил одинокий стройный тополь на холме. Таким безошибочным инстинктом понимания чужого внутреннего состояния обладают только душевно богатые и одаренные люди. Графиня Драницкая, которая поразила воображение мальчика, действительно не производит на читателя впечатления счастливого человека: она чем-то озабочена и явно зависит в делах своих, очевидно, расстроенных материально, от богатого купца Варламова; мальчик верно почувствовал и неприкаянность и одиночество этой красивой женщины.


 





Душа Егорушки распахнута навстречу всему доброму и прекрасному. Ванька Жуков полон благодарности к прошлому - для ребенка естественно такое состояние, утверждает Чехов своими рассказами.

И если иной мальчик ловко перенимает от взрослых не очень-то красивые приемы, например, вымогательства и приспосабливает их к своим детским нуждам, как Коля из юмористического рассказа «Злой мальчик» (1883), а другой проявляет слабость духа, не вступившись за товарища, которого взрослые отчитывают за их общую шалость, как Володя в «Мальчиках», то читателю хочется верить, что от всего этого они сумеют очиститься, что детской психологии не может быть свойственно сознательное корыстолюбие и рассчитанное предательство.

Много стараний надо приложить взрослым, чтобы ребенок усвоил взгляды и привычки темного мещанского царства и научился жить по его законам. С ранним замутнением чистой детской души мы встречаемся в рассказе «Накануне поста» (1887). Степа, гимназист второго класса, по всей видимости безнадежный двоечник, мучаясь над арифметической задачей, легко втягивается в тупой азарт чревоугодия, которым охвачены домашние весь последний день перед постом (все стараются как можно больше наполнить желудки, чтобы во всеоружии встретить надвигающийся «бесскоромный» режим). Вместо свежего восприятия мира, душевной чистоты и ясности, доброты и справедливости у этого мальчика тупость мысли, равнодушие, капризы, грубость - неизбежные следствия постоянного общения с «существова-телями».

Сценка вроде той, что разыгралась накануне поста (таких рассказов у Чехова много),- верная гарантия, что со временем из ребенка вырастет полноценный член семьи, живущей растительной жизнью. «Плесень пошлости» уже коснулась его…

Угроза превращения в обывателя-мещанина висит уже над колыбелью ребенка, если его судьба в руках родителей вроде Павла Васильевича и Пелагеи Ивановны из рассказа «Накануне поста». Мысль о будущем подобных детей отчетливо звучит в пьесе «Три сестры» (1900). Дух агрессивного мещанства, царствующий в городе, где происходит действие пьесы, вползает в дом Прозоровых вместе с Наташей, вышедшей замуж за Андрея. И вот она уже чадолюбивая мамаша, хлопочущая о здоровье «милашки» Бобика и «дивной, чудной» Софочки.

Но бывает и так, что взрослые ставят ребенка в условия, когда само физическое существование для него становится невыносимым и в его душе происходят страшные, непоправимые перемены - он просто перестает быть ребенком, как Варька в рассказе «Спать хочется» (1888). В одном лице прислуга, горничная, прачка и нянька, эта тринадцатилетняя девочка не выдерживает тяжести бессонных ночей…

Даже грезы Варьки окрашены в недетские, мрачные тона: темные облака, холодный, суровый туман, какие-то обозы, люди с котомками и тени, бредущие по жидкой грязи… Сон и явь, соперничая друг с другом в мрачности, давят на мозг Варьки, и она, на грани безумия, видит источник своей беды в непрекращающемся крике младенца и убивает его, чтобы заснуть. Диким смехом Варьки в момент совершаемого ею убийства Чехов подводит нас к мысли об истинных виновниках искалеченной жизни девочки.