Путь Чехова к мировому признанию, к настоящему пониманию его величия, художественного новаторства, своеобразности стиля, глубины психологизма, гуманистического воодушевления его произведений был непростым. Современники и соотечественники сначала считали его юмористом, одним из популярных в 70 - 80-х годах многочисленных авторов веселых рассказиков, анекдотических сценок, зарисовок с типичными смешными фигурами русских обывателей, которых легко узнать, посмеяться над ними и забыть. Поначалу так оно и было. Юморист-Начинающий выгадал себе много псевдонимов - смешных, странных, химерических. И чаще всего он подписывал свои юморески “Антоша Чехонте”. И продолжительное время маска весельчака Антоши Чехонте казалась многим его единым и истинным лицам. В этом начало творческого пути русского прозаика напоминало первые шаги в литературе американца Марка Твена, которого читатели тоже считали кем-то наподобие национального шутника. В обоих случаях лишь постепенно из-за маски с широкой улыбкой стало видно настоящее лицо - вдумчивое, сочувственное, мудрое, печальное. Многих серьезный Чехов (как и серьезный Твен) разочаровывал. Его начали называть писателем  жизненной дурноты, серых будней и серых, неинтересных людей. Демократическая и либеральная критика упрекали ему, что он весьма мрачно и отстранено, безразлично смотрит на мир, не дарит своими произведениями читателю веры и надежды, не создает фигур, полных энергии, активных, сильных. Его даже называли пессимистом и мизантропом.

И что кажется теперь весьма странным, сравнивая Чехова с другими литераторами, его современниками, считали этих давно уже забытых, а когда-то модных авторов авторитетными, чем творец “Скучной истории” (1889) или “Моей жизни” (1896) или “Архиерея” (1902). Такая близорукость критики - факт в истории литературы неодиночный, известно же так как, что “лицо к лицу вплотную не рассмотреть, большое видится лишь на расстоянии”. Кто теперь перечитывает Николая Потапенка, эффектного, популярного русского прозаика, ровесника Чехова, или его старшего современника - удивительно плодотворного автора “общественных” романов Петра Боборыкина, или не менее активных в изящной словесности и драматургии братьев Владимира и Василия Немирович-Данченко?!

Время всех расставило на заслуженные ими места. И хотя Владимир Иванович Немирович-Данченко, соратник Константина Станиславского в создании и руководстве прославленным Художественным театром, написал в несколько раз больше пьес, чем тот, чье имя теперь носит этот театр, на десятках сцен мира играют пьесы автора “Вишневого сада”, а не Владимира Ивановича. У него, как и у Чехова, было произведение с похожим названием -роман “В степи” (1898), у Чехова -”Степь” (1888); и читательская масса знает лишь эту, поэтическую, нежную, преисполненную степных ароматов чеховскую повесть, где мир природы и людей возникает увиденный чистыми наивными глазами ребенка во всей своей красоте и сложности.

Однако наделенные тонким вкусом и эмоциональностью современники Чехова, наиболее авторитетные писатели и критики уже из середины 80-х ощутили непривычность и силу художественного таланта еще совсем молодого прозаика. Известный литератор старшего поколения Дмитрий Григорьевич, которого Антон Павлович очень уважал, написал ему письмо с такими словами:



 




    * …у Вас настоящий талант, - талант, который выдвигает Вас далеко из круга литераторов нового поколения… Вы, я убежден, призваны к тому, чтобы написать несколько замечательных, истинно художественных произведений. Вы совершите большой моральный грех, если не оправдаете этих ожиданий” (март 1886 г.).

Владимир Короленко захватывался психологизмом таких чеховских произведений, как “Смерть чиновника”, наблюдениями сверхчеловеческим характером и поэзией повести “Степь”. Максим Горького считал “Дочь Альб-Иона” совсем не смешным, а морально значительным и глубоким произведением. Лев Николаевич Толстой говорил: “Злоумышленник” - замечательный рассказ… Я его читал, наверное, сто раз”. Он же высказывал увлечение такими произведениями, как “Тоска” или “Ванька”, называл их лучшими у Чехова. Именно Толстой, величайший писатель России, ощутил оригинальность, новаторство манеры Чехова, которого, как он считал, “даже сравнивать нельзя с бывшими писателями - с Тургеневым, Достоевским или со мной… манера какая-то непривычная, как у импрессионистов. Видишь, человек без любого усилия набросает какие-то яркие краски, которые ему встречаются, и ни одного отношения, как кажется, нет между всеми

этими яркими пятнами, но вообще впечатления замечательное”. Формальное обновление русской прозы в произведениях автора “Степи” замечали многочисленные знатоки, а многих при этом волновала к глубине души и простая правда человеческих чувств в таких рассказах, как, скажем, “Тоска”, и они старались понять тайну влияния прозы Чехова на читателя. Довольно известный автор-современница Чехова Лидия Авилова упоминала свое впечатление от короткого произведения “Тоска”:

    * “Я плакала над Ионой, который делился своим горем с собственной клячей, так как больше никто не желал его слушать. А у него умер сын. Лишь один сын у него был и - умер. И никому это не было интересно. Чему же теперь, когда Чехов это написал, всем стало интересно, и все читали, и много кто плакал?”

По женскому чувствительная писательница отметила одну очень важную особенность чеховского таланта- без сентиментальности и пафоса, очень просто, в спокойной, тихой манере рассказать о человеческой судьбе, человеческой одинокости, человеческих чувствах и страдания так, что у читателя сжимается сердце и на глаза в самом деле навертываются слезы, и даже в мужнин перехватывает дыхание. Это можно было бы назвать особым писательским умением - за отдельным обычным фактом увидеть общечеловеческое, в индивидуальной ежедневной жизни с его радостью, тревогами, горем раскрыть вечное, глубины, т.е. сущностные, жизненные проблемы человеческой личности, которые становятся понятные каждому, проговаривают к каждому, наделенному умом и сердцем. Малая проза писателя имеет замечательное свойство выходить за пределы нескольких страниц частного случая, сценки, монолога, эпизода, беспредельно расширяя заложенный в них гуманистическое содержание. Об этом очень точно писал знаменитый художник Илья Репин в своем письме к Антону Павловича по поводу рассказа “Палата № 6″: “Какая страшная сила впечатлений поднимается из этой вещи! Даже просто непонятно, как с такой простой, незатейливый, совсем даже бедный по смыслу рассказа вырастает в конце такая неотразимая, глубокая и колоссальная идея человечества!!”