В ранней юности, еще при жизни писателя, мы прислушивались к спорам взрослых о нем. Скептики еще держались мнения главы народников - Н. К. Михайловского, который укорял Чехова в том, что он одинаково «направляет свой превосходный художественный аппарат на ласточку и самоубийцу, на муху и слона…» Миросозерцание Чехову не было дано,- безапелляционно возглашал П. Б. Струве. Корили Чехова за «безыдейность» и Волынский и злобный реакционер Буренин. Но даже энциклопедия Брокгауза и Ефрона именовала Чехова «одним из самых выдающихся современных европейских писателей». А главное - Чехова полюбил отзывчивый русский читатель.

Был 1903 год, когда наш учитель словесности, совсем молодой человек с пушком на щеках и новеньким университетским значком, прочел нам, ученикам третьего класса, рассказ Чехова «Ванька», рассказ о несчастном деревенском мальчике, отданном в ученье сапожнику. В классе была мертвая тишина; у всех сдалось сердце, когда мы услышали: «Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой». А было нам тринадцать лет, и нас влекла выдуманная жизнь - подводный корабль капитана Немо и подвиги храбрецов мушкетеров Дюма.

Мы подрастали, появился интерес к Чехову, и все-таки мы еще не сразу предпочли юмору рассказов «Дочь Альбиона» и «Хирургия»- всю глубину «Ионыча» и «Скучной истории». Это картины безвозвратно ушедшего прошлого, моды конца прошлого века - дамские шляпы с разноцветными птичками и перьями, юбки с воланами, рукава с пышными буфами, медальоны на шее барышень и дам. Мы застали полковников в пышных эполетах, в «николаевских» шинелях с бобровым воротником, помещиков в «дворянских» фуражках с красным околышем, учителей гимназии в вицмундирах, мещан в кар тузах и поддевках и крестьян в домотканых свитках и лаптях.

Словом, мы застали еще старую Россию, ту Россию, которую теперь мояшо увидеть только на сцене или иногда на экране, притом не всегда точно изображенную. Немного осталось людей, которые могут рассказать, как была одета «Дама с собачкой», или описать бал в благородном собрании, или даже просто объяснить, какой это был орден «Анна на шее». Но дело, конечно, не во внешней стороне этой ушедшей навеки жизни.

Рядом с нами жили сестры, учительницы музыки,- правда, фамилия их была не Прозоровы, как в пьесе «Три сестры», но они тоже томились, грустили, вспоминали Москву и Консерваторию. По городу разъезжал в собственном выезде грузный, сонный доктор, похожий на Ионыча. По проселку и большой дороге тряслись на подводах сельские учительницы, проносились в колясках на четверках помещики и чиновники с кокардами на околышах, «корыстолюбивые, жадные, развратные и ленивые», они орали на мужиков.

Это была та самая жизнь, о которой мы читали в его книгах, в собрании сочинений, выпущенном издателем Марксом, и, откровенно говоря, в четырнадцать лет от роду мы предпочитали милую собачку «Каштанку» - «Даме с собачкой». Но слава Чехова, особенно после его триумфа в Московском Художественном театре, росла. Портреты задумчивогрустного человека в пенсне продавались в писчебумажных магазинах, украшали стены кабинетов врачей и адвокатов,- это были главным образом репродукции портрета художника Браза. И мы еще не знали, что именно этот портрет не нравился писателю.


 





И вот однажды, в июле месяце 1904 года, мы увидели этот же портрет в черной, траурной рамке. На некоторое время сообщения с театра военных действий в Маньчжурии уступили место слезливым и слащавым описаниям похорон «певца сумерек». И «дежурная слеза» известных столичных плакальщиков, и поведение публики на похоронах нам казались в провинциальной глуши выражением истинного горя: «…так еще никого не провожала древняя столица, никогда не проявлялось ее участие к горю осиротевшей семьи в таких задушевных формах…»

Увы, это было не так! Один близкий Чехову в дни молодости литератор написал скупо и верно о том, что Москва очень много пошумела на его похоронах, перепортила цветники на могилах, а много лет спустя можно было читать полное горечи письмо Горького - описание того, что было в действительности на кладбище Новодевичьего монастыря в день похорон писателя:

«Что за публика была? Я не знаю. Влезали на деревья и - смеялись, ломали кресты и ругались из-за мест, громко спрашивали: «Которая жена? А сестра? Посмотрите - плачут!..» Все это лезло в уши насильно, назойливо, нахально. Не хотелось слышать, хотелось какого-то красивого, искреннего, грустного слова, и никто не сказал его. Было нестерпимо грустно».

Так на самом деле прощались с великим русским писателем. Впрочем, слово «великий» в отношении Чехова тогда еще произносилось не часто. Несравним интерес к произведениям Чехова в наше время. Все, что сделано для увековечения его памяти, не ограничивается мемориальными музеями, монументами, торжествами в юбилейные дни. Настоящее увековечение его памяти - в миллионах его книг, в том, что пьесы его не сходят со сцены отечественного и мирового театра. Юмор его не старится, обличительные стрелы сатиры еще метко попадают в цель, а печаль его об унижаемом человеке находит отклики в сердцах народа, который знает и любит своего великого писателя.

И это особенно отчетливо видит старшее поколение - те, кто помнят, какая трудная судьба постигла произведения Чехова, когда складывались исторические судьбы страны. Вспомним 1905 год, затем черные годы реакции, погромы и казни, полосу отступничества, мистического тумана, наконец, подъем революционного движения, первую мировую войну. Но даже тогда книги Чехова не покрывались пылью на полках, они были с нами в те грозные годы, когда изменялось лицо мира,- в Годы революции и гражданской войны.

Над миром пронеслись десятилетия, насыщенные событиями, которых до тех пор еще не переживало человечество.  Замечательны судьбы великих русских писателей. Наша сравнительно молодая литература свято чтит традиции великой художественной литературы прошлого, самоотверженно и верно служившей своему народу.