...Для людей, посвятивших себя

изучению жизни, я так же нужен,

как для астронома звез­да.

А. П. Чехов

А. П. Чехов вошел в литературу в начале 80-х годов XIX века. Это время Л. Н. Толстого, М. Е. Салтыко­ва-Щедрина, П. И. Чайковского, И. Е. Репина, Д. И. Менделеева. Каждый из этих великих людей за­нимался своим делом, оставил неизгладимый след в сознании русского народа, способствовал развитию и процветанию русской науки и культуры.

В это время в русской литературе преобладала тра­диция романа. На произведениях Льва Толстого, Тур­генева, Достоевского воспитывались целые поколе­ния русских читателей и литературных критиков.

Чехов писал только рассказы, короткие повести, что не соответствовало литературным веяниям той эпохи. Современники были в недоумении. Мастерство и талантливость Чехова признавали все, но ждали ро­мана.

И. А. Бунин вспоминал слова Чехова: «Вам хорошо теперь писать рассказы, все к этому привыкли, а это я пробил дорогу к маленькому рассказу, меня еще как за это ругали... Требовали, чтобы я писал роман, ина­че и писателем нельзя называться...»

Современный А. П. Чехову читатель долгое время не подозревал о существовании автора под такой фа­милией. В юности он использовал множество псевдо­нимов. На страницах журналов и газет встречался «Брат моего брата», «Человек без селезенки», «Врач без пациентов», а чаще всего «Антоша Чехонте».

Жизнь не была для Чехова легкой, но трудности давали возможность пробовать себя в разных сферах деятельности (редакция, больница, трактир, вокзал, зал суда), сойтись со множеством людей, дарили ис­точники сюжетов. В это нелегкое время формируется один из главных чеховских художественных принци­пов: не надо далеко ходить за сюжетами, не надо ниче­го выдумывать. Для него интересен быт, обыкновен­ная жизнь обычных людей. Случайная встреча на во­кзале двух приятелей («Толстый и тонкий»), впечатления ребенка, столкнувшегося с реалиями жизни («Ванька»), страх перед начальством («Смерть чиновника»), визит страдающего от зубной боли дьяч­ка к фельдшеру («Хирургия»), истории о ловле нали­ма, об отвинченной на железной дороге гайке или за­бытой фамилии — все многообразие жизни могло стать темой и сюжетом для чеховских произведений. Не случайно один из чеховских сборников называется «Пестрые рассказы».

Чехов создал множество рассказов, целостную по­вествовательную систему, посвященную общей теме — теме России, родины. Если собрать всех чехов­ских персонажей вместе, получится население целого города. Оказывается, их количество исчисляется поч­ти восемью тысячами! Со всей полнотой представляет писатель все без исключения слои русского общества.

Кто-то из современников Чехова заметил, что если бы Россия каким-то чудом исчезла вдруг с лица зем­ли, то по чеховским рассказам ее можно было бы вос­становить до мельчайших подробностей заново.


























 





























Проза Чехова своеобразна. Современники оценива­ли ее новизну и значение для мирового искусства. В частности, Лев Толстой, который писал: «Отбрасывая всякую ложную скромность, утверждаю, что по тех­нике он, Чехов, гораздо выше меня!..».

Добрый, сочувственный юмор, резкая сатира, все оттенки смеха — вот эмоциональный стержень чехов­ских сюжетов. Смех в произведениях писателя всегда добрый, наверное, за это его и любят все читатели.

Множество проблем волновало Чехова-писателя. Проблема человеческого достоинства была одной из главных. Смех и горечь вызывает в нас рассказ «Ха­мелеон». Человек, лишенный достоинства, сознает свое ничтожество перед сильными мира сего. Комиче­ский эффект достигается использованием такого ли­тературного приема, как «говорящие фамилии»: Очу­мелов — от слова «очуметь» — потерять соображение; Хрюкин — от слова «хрюкать». Фамилии соответст­вуют характерам, внешности героев. У Чехова все де­тали значимы. Каждый раз, когда Очумелов меняет свое мнение, он снимает или надевает свою шинель, тем самым он как бы сменяет маски, меняет «цвет ок­раски». Вопрос чести и достоинства актуален всегда, поэтому рассказ будет интересен читателям всех по­колений.

В своих рассказах о детях, писатель мастерски соз­дает детские характеры, глубоко проникая в психоло­гию ребенка. Мы наблюдаем первые шаги двухлетне­го Гриши, который не понимает еще, «для чего суще­ствует папа» («Гриша»), как просыпается интерес детей к деньгам («Детвора»), как в их жизнь вторгает­ся ложь («Житейская мелочь»), приходит голод («Устрицы»), сопровождающийся непосильным тру­дом и неволей («Спать хочется», «Ванька»).

Чехова интересуют просто люди в будничном тече­нии «дней нашей жизни». Это крепкие, сильные души, как Лихарев («На пути»), это души, живущие в плену, как Анна Сергеевна и Гуров («Дама с собач­кой»), это люди в «футлярах» («Человек в футляре»). У Чехова среда перестала быть влияющей на человека силой, и персонажи зависят от нее в той же мере, в ка­кой сами же ее создают.

Рассказами Чехова завершилась тема «маленько­го» человека в русской литературе XIX века. Люди, по мнению писателя, вообще не могли быть «малень­кими» . Чехов изображал не «маленьких» людей, а то, что мешало им быть «большими». Если Чехов и «разо­блачал» что-то в людях, то прежде всего способность и готовность их быть «маленькими».

Чрезвычайно подробно писатель исследовал психо­логию страха.

Сидя в оперетте, мелкий чиновник Червяков чих­нул («Смерть чиновника»). Сидевший перед ним гене­рал вытер лысину. «Я его обрызгал!— подумал Червя­ков.— Не мой начальник, чужой, но все-таки нелов­ко. Извиниться надо». Последовавшие за этим попытки извинения в конце концов довели чиновни­ка до смерти: «В животе у Червякова что-то оторва­лось. Ничего не видя, ничего не слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся.... Придя маши­нально домой, не снимая мундира, он лег на диван и... помер». В записной книжке Чехова есть пометка: «...Нигде так не давит авторитет, как у нас, русских, приниженных вековым рабством, боящихся свобо­ды... Мы переутомились от раболепства и лицеме­рия».

Тема свободы звучит подтекстом каждого произве­дения писателя: «...Свобода, свобода! Даже намек, даже слабая надежда на ее возможность дает душе крылья, не правда ли?» («Человек в футляре»).

Можно согласиться и одновременно поспорить с В, В. Набоковым, писавшим, что Чехов «не был сло­весным виртуозом... словарь его беден, сочетания слов почти банальны...». Может быть и так. Но разве не трогает до глубины души такая фраза: «Какой-то мяг­кий махровый цветок на высоком стебле нежно коснулся моей щеки, как ребенок, который хочет дать понять, что не спит («Агафья»)? Или, например, опи­сания природы: солнечные лучи у Чехова потягива­ются спросонья, травы ропщут, облака переглядыва­ются. Это образец поэтического мастерства. По сло­вам того же Набокова, «...Чехов умел передать ощущение красоты, совершенно недоступное многим писателям, считавшим, будто им-то доподлинно из­вестно, что такое роскошная, пышная проза».

А. П. Чехов открыт для нас всегда всем простором, правдой и красотой своего творчества.