* Мы вместе когда-то росли
    * Маленькими себя любили
    * А матери на нас смотрели
    * Но говорили, что когда-то
    * Женим их.

Так писал Шевченко уже в ссылке в далеком, диком Косарале, вспоминая из далекого детства свою дружбу с ровесницей Оксаной. Мать поэта умерла, когда ему шел десятый год, а она, как мы видим, была еще свидетелем начала дружбы сына с соседской дочерью Осиротелый, «ободранный чуть ли не голый» ребенок часто переживал тяжелые минуты: чувство беспризорности, сиротства охватывало будущего великого поэта, и только встречи с любимой подругой были для него минутами утешения:

    * …бывало, счастливый
    * Как увидит чудо - твою красоту.
    * И один из таких ярких моментов он однажды, как самое дорогое воспоминание, воспроизвел в своем стихотворении:
    * Мне тринадцатый год шел,
    * Я пас ягнят за селом
    * Светло и радостно было на душе у пастушка тринадцатилетнего, было дорого «как у Бога»:
    * Господнее небо, и село
    * В ягненка, кажется, веселилось!
    * И солнце грело, не пекло!

Но стоило только детской душе, очарованной красотой Божьего мира, осознать сиротское одиночества, и из нее исчезало радостное настроение: все «почернело», «помрачнело»:

    * Взглянул я на ягнят -
    * Не мои ягнята!
    * Обернулся я на дома -
    * Нет у меня дома!
    * Не дал мне Бог ничего!
    * И хлынули слезы
    * Тяжелые слезы!

Но утешительница была неподалеку и своими детскими, чистыми пестованиями заменила сироте материнские пестования:

    * …девушка
    * При самой дороге
    * Недалеко около меня
    * Услышала, что я плачу
    * Пришла, поздравила
    * Утирала мои слезы
    * И поцеловала…

И мгновенно вернулась к нему вся ясность и заманчивость детской беззаботности:

    * Вроде бы солнце засияло
    * Вроде бы все в мире стало
    * Мое… ланы, рощи, сады.
    * И мы, шутя, погнали
    * Чужих ягнят к воде

Но именно в ту счастливую пору, когда первые неясные порывы двух детских сердец стали набирать более серьезные формы, их разлучили: они

    * … малыми разошлись
    * Но уже и не сходились никогда.

Пятнадцатилетнего казачка Тараса повез с собой в чужие края дед. Прошло несколько лет тяжелой, наполненной несправедливостью жизни, сначала в барской прихожей, потом на чердаке - в подмастерах у малярных дел мастера, - и произошло чудо: «никчемный замарашка - по его собственным словам - на крыльях перелетел в волшебные залы Академии искусств и пользовался дружественным доверием самого выдающегося художника». Но и в эту новую, казалось бы, счастливую пору, когда, по словам одного его друга, Шевченко «познакомившись благодаря Брюллову с самыми благородными петербуржскими семьями, часто стал ездить на вечера, он вошел в моду, его приглашали, как диковину, он стал красиво одеваться, в него вселился светский бес», - и в новой, уже не враждебной, а сочувствующей среде, в кругу блестящих друзей и в атмосфере разнообразных столичных развлечений он не забыл ту, которая впервые заставила биться неясным трепетом его сиротское сердечко. Создавая «Гайдамаков», он своему безродному Яреме дал героиней девушку с тем самым волшебным именем, которое имела его ласковая красавица-подруга… И так же, как в Марьяне, в Яреминой Оксане он видел родной, не омраченный и после десятилетней разлуки образ. И это было так реально, так живо, что в его рассказ поневоле врывались слова зависти в адрес счастливого героя: ведь Ярема -  … сирота богатый

    * Потому что есть с кем заплакать
    * есть с кем спеть:
    * Есть карие глаза - как зореньки, сияют
    * Белые рученьки - млеют-обнимают

 



    * Есть сердце единственное, сердечко девичье
    * Что плачет, смеется, и мрет, и оживает.
    * И воспоминание о первом, незабываемом чувстве вызывало нестерпимую тоску за далеким и уже безвозвратным.
    * Таким и я когда-то был.
    * Минуло, девушки…
    * Прошло, разошлось
    * И следу не стало.

А какой смелой и красивой была эта первая любовь! Мальчик-поэт, который еще крошкой-ребенком ходил из дома искать столбы, которые подпирают мир, украсил и свое детское увлечение такой же яркой игрой фантазии: в те счастливые дни, когда подростки

    * Между языками-разговорами
    * Целовались, обнимались
    * Что было мочи;
    * То плакали, то божились…

 Он рассказывал своей Оксане о том, как «золото и судьбу добудет «и будет на Украине «панувать», после того, как победит ее врагов. И, вспоминая эти счастливые, далекие минуты, он «с немыми стенами, на чужбине» делился слезами по отобранной судьбе-девушке, с которой его когда-то разлучили: ее

    * Люди отобрали, потому что им было мало.
    * Но все еще надеется:
    * Может, еще раз встретимся…
    * А может… и не знаю.

Но в эту эпоху воспоминаний и еще не потерянных надежд ему уже пошел 27-й год, и ровесницу его, по-видимому, давно уже по крестьянскому обычаю отдали замуж. И, примирившись с этой не сразу и не легко усваиваемой мыслью, он обращается к своей первой - «чужой чернобровой Оксане» с призывом хоть вспомнить его, заброшенного на чужбину, и хоть шутя вспомнить прошлое. А оно, это прошлое, вовсе не было шуткой. Будущий поэт уже миловался «дивом-красой» своей избранницы, а с ними «улыбалась, смеялась, плакала, печалилась», учила его песням и языку любви: Глазами, душой, сердцем разговаривать.  И, как музу, просил он ее увенчать чело влюбленной Марьяны, героини задуманной им поэмы, символом первой любви - первоцветом весны, рястом. И молился за свою маленькую подругу. Он не знал, что с ней, какая ее судьба, но ему почему-то казалось, что его Оксана несчастна. Воспевая ее под именем Марьяны, он хотел изобразить грустную историю разбитой любви. Богатый сотник, представлялось ему, забирает у него дорогую подругу. И устами старца-кобзаря он оплакивал ее горькую судьбу. Прошло еще пять лет, а он, оказывается, не забывал Оксану: подводя итоги пережитого, он вспоминал и те «добрые слезы», что …

    * Оксану, мою звезду
    * Мою хорошую судьбу
    * Что день божий умывали…

Но пришли-подкрались» «злые годы»: они высушили «чадом-дымом» эти хорошие слезы, его муза, оставила мотивы личного характера, и стал поэт певцом борьбы. И этот новый период в его творчестве наступил уже после того, как он узнал о ужасной судьбе своей милой - красавицы Оксаны. Недобрые предчувствия его исполнились. После пятнадцати лет разлуки с родиной, уже не пастух, а известный художник и славный поэт, он посетил, наконец, родную свою Кириловку. Все было, как когда-то, на старом домашнем очаге. Около родительских могил с наклонными дубовыми крестами, в мирном уюте тихого садика он спросил у брата о судьбе своей Оксаночки:

    * «Жива ли Оксаночка?»- спрашиваю
    * У брата тихо я. «Какая?»
    * «Та маленькая, кудрявая
    * Что с нами игралась когда-то
    * И услышал обычную, но страшную историю:
    * «Пошла та Оксаночка в поход
    * За москалями да и пропала.
    * Вернулась, правда, через год
    * Но что с того. С незаконнорожденным ребенком вернулась.
    * Остриженная… Было, ночью
    * Сидит под плетнем, словно кукушка
    * Но кукует или кричит
    * Или тихонечко поет
    * Но будто косы расплетает.
    * А затем снова куда-то пошла
    * Никто не знает, где делась
    * Губилась, одурелая.
    * А что за девушка была
    * Так что краля! И не убогая
    * Но судьбу Господь не дал…

И впервые в душу великого поэта закралось сомнение во всемогуществе Всевышнего. С тех пор судьба каждой девочки-подростка особенно пугала его, и, видя какую-либо маленькую Марьяночку, он желал этому нерасцветшему цветку лучше и не расцветать, а тихо завянуть, потому что ничто

    * Не заступит, не закроет
    * Несытые глаза.
    * Найдут злые да и окрадут…
    * И тебя, убогую
    * Бросят в ад…

Такой неизгладимый след оставила в душе поэта его первая любовь. И никогда не завянет в венке его славы этот хрупкий цветок - обездоленная кудрявая Оксаночка, - весенний ряст, primula veris большого и такого страдающего сердца!