Чувство принадлежности к национальному сообществу спасало поэта от тяжелого одиночества. Байронизм отчасти помог ему глубоко ощутить эту связь: «Если Байрона не сводить к «байроническому туману», к которому Кобзарь относился скептически, то «мировая скорбь, меланхолия Байрона имела своим соответствием национальную печаль Шевченко»: «Люблю как искреннюю, верную жену, Как безталанную свою Украину!». В проекции идеального бытия для зрелого Шевченко Родина перестает быть полем кровавым: она является воплощением извечного рая:

    * Вырос я на чужбине,
    * И седею в чужом крае,
    * И одинокому мне
    * Кажется - лучшего нет
    * Ничего у Бога, как Днепр
    * И наша славная страна…

Украина и Днепр будят у порабощенного лирического героя Шевченко надежду, «не дают Бога в смерти умолять». Иногда патриотичная тема звучит просветленно, как примирение с Богом:

    * Свою Украину любите.
    * Любите ее… Во время злое,
    * В последнюю тяжкую минуту
    * За нее Господа молите.

Вместе с тем трактование Украины как «утраченного рая» является, конечно, вариантом библейской мифологемы, которая проецируется на реальные обстоятельства истории края и личной биографии поэта:

    * …ай до сих пор, как вспомню,
    * Это сердце плачет и болит,
    * Почему Господь не дал дожить
    * Малый век в том рае.

Исследования главных постулатов национальной идеи Шевченко должны основываться на природе художественного осмысления поэтом ключевых проблем украинской нации, лирический герой Шевченко репрезентует законность претензий к жизни, естественное право на счастье, подчеркивая немилосердность судьбы:

    * А я так имел, немного
    * Молил у Бога: Только дом,
    * Одну хатиночку в роще,
    * И два тополя круг ее,
    * И безталанную мою,
    * Мою Оксаночку; чтобы с ней
    * Вдвоем смотреть с горы





    * На Днепр широкий, на овраги…

В годы ссылки еще не терял надежды на примирение с Богом, на возобновление земной гармонии:

    * …Бог милый!
    * Как хочется жить,
    * И любить твою правду,
    * И весь мир обнять.

Однако попытка гармонизировать христианское и жизненно-патриотичное чувства не становится у позднего Шевченко аксиологичной константой. Наконец он начинает использовать христианскую терминологию как материал для фундации собственного поэтического мифа.

И поскольку страдание, по христианским представлениям, очищают - так вот и неволя и скитания Поэта должны были бы стать в художественном мире Шевченко путем возвращения к утраченному раю.

Роль поэта в глазах зрелого Шевченко - снятие разногласия между индивидуальной дисгармоничной судьбой и призванием служения народу. Вспомним уже цитированные строки:

    * Идем же, долюшка моя!
    * Мой друг убогий, нелукавый!
    * Идем дальше, дальше - слава,
    * А слава - заповедь моя.

Бывало, что Шевченко, фактически жертвуя индивидуальным христианским спасением в вечности, приходит к выводу:

    * Я так ее, я так люблю
    * Мою Украину убогую,
    * Что прокляну святого Бога,
    * За нее душу погублю!

Этот риторический поворот призван отобразить явление, для самого Шевченко экзистенциально значительное и очень мучительное. Диалог-спор с Богом, который трагически продолжался в сознании поэта на протяжении всей жизни, оборачивается иногда избранием как объекта любви не Сильного и Всевластного, а обиженной и распятой Украины-Мамочки.

Можно прийти к выводу, что байроновский пафос героизации борьбы и мести передался и молодому Шевченко. Но весь жизненный и духовный путь украинского поэта складывался так, что он должен был переоценить наследие английского поэта. Шевченко был с самого начала близок к «народному романтизму», который охватывал все европейские литературы в первой половине XIX ст., и, в отличие от Мицкевича, Петефи, Гейне, которые приходили к народнопоэтическому мышлению, у Шевченко эта позиция была врожденной.

Однако, в отличие от поэтов, которые воспевали самоотречение гражданина в пользу отчизны в холодных эстетичных параметрах до недавнего времени всевластного классицизма, в отличие от Байрона, который не менее холодно и отчужденно противопоставил бытию массы своего аристократически-одинокого героя, украинский романтик заключил в свое отречение рая и свое обретение земной отчизны настоящее и совсем «нелитературное» страдание.