Внешний облик Фальстафа настолько хорошо известен, что на его описании нет необходимости останавливаться. Грузный старик контрастно противопоставлен и легкому, гибкому принцу Гарри, и могучему Хотсперу, и тощему Шеллоу, и другим персонажам; во второй части «Генриха IV» Шекспир приставляет к Фальстафу мальчика-пажа, чтобы специально подчеркнуть размеры и возраст Фальстафа. Но тучный седой рыцарь удивительно молод духом. Все те качества, которые утратило одряхлевшее тело Фальстафа — легкость, гибкость, подвижность, быстрота,— сконцентрированы в его уме. Дух Фальстафа — это дух юношеского задора; духовная молодость Фальстафа прекрасно гармонирует с ренессансной сущностью этого образа. Но физические возможности Фальстафа ограничены его возрастом. Фальстаф мечтает об авантюрах, а когда он в них участвует, одышка и толстый живот вероломно подводят его. По-видимому, это комическое противоречие в образе Фальстафа имел в виду С. Кржижановский, когда писал, что «основной комический прием, при помощи которого обыгрывается фигура Фальстафа, — это ситуация запаздывания. Сэр Джон, человек с непоседливой мыслью, но тучным малоподвижным телом, всегда запаздывает»

В душе Фальстаф оказывается даже моложе рассудительного принца Гарри; это обстоятельство создает дополнительные возможности для контрастного противопоставления главных персонажей. Как проницательно заметил Д. Палмер, «между Фальстафом и Хотспером — дистанция настолько большая, насколько ее только можно предположить в человеческом характере. Но между этими двумя людьми, которые должны умереть, прежде чем Генрих Монмутский присвоит себе статус героя, есть существенное родство. Теплая кровь, которая течет в жилах этих двух любимцев шекспировской фантазии, качественно отличается от холодной крови, которую принц унаследовал от своего отца»

На протяжении обеих частей Фальстаф не раз вспоминает. что он стар; тогда им овладевает меланхолическое сочувствие к самому себе. Эта меланхолия, как правило, неожиданно сменяет бурные и воинственные заявления или поступки Фальстафа, и поэтому комический эффект таких резких переходов очень велик.

Но бывают случаи, когда Фальстаф, личность увлекающаяся, забыв, что он стар и толст, говорит о себе как о молодом человеке и пытается действовать, как юноша. С особой очевидностью эта способность Фальстафа увлекаться проявляется в сцене ночного грабежа, когда он ругает ограбленных «ЪасопЛед кпауез», «^огЪеШес! кпауез», т. е. применяет к ним эпитеты, больше всего подходящие для пего самого, и кричит; «Они ненавидят нас, молодежь... молодые люди должны жить» (II, 2). Вряд ли, как полагает Брандес71, в этих словах звучит ироническое отношение Фальстафа к самому себе. Наоборот, сцена становится особенно комичной, если допустить, что Фальстаф с энтузиазмом говорит о себе как о молодом человеке, не замечая в пылу грабежа, что путники, на которых он нападает,— люди худощавые (а вполне вероятно предположение, что ограбленных играли те же актеры, которые во второй части исполняли роли Шеллоу и его немощных рекрутов).




 




Комизм поведения Фальстафа усиливается еще тем, что Фальстаф почти на всем протяжении пьес, за исключением, разве, сцен в Глостершире и заключительной сцены второй части «Генриха IV», действует в ситуациях, которые подходят скорее для молодого человека, чем для старика. Если бы Фальстаф был молод и его физические возможности не приходили бы в столкновение с его замыслами, он стал бы заурядным грабителем и заурядным завсегдатаем публичных домов; даже его остроумие не смогло бы уберечь этот образ от решительного осуждения аудитории.

Комизм образа Фальстафа становится особенно рельефным еще и потому, что его поведение часто приходит в противоречие с его социальной характеристикой. Фальстаф — солдат и рыцарь; и бесспорно правы исследователи, которые настаивают на том, что при сценическом воплощении этого образа необходимо подчеркивать дистанцию, отделяющую его от Пистоля, Бардольфа и других участников банды. Но вместе с тем Фальстаф — самый активный участник клоунады и буффонных эпизодов.
Некоторые способы психологической характеристики Фальстафа также повышают комическое воздействие этого образа на аудиторию. Выше уже говорилось о специфике трусости Фальстафа; но каковы бы ни были источники этой трусости, поведение Фальстафа в ряде сцен, приходящее в противоречие с его словесной бравадой, усиливает комический эффект.

Точно так же используется для усиления комизма склонность Фальстафа ко лжи. Фальстаф не лжет, только оставаясь наедине с самим собой; там же, где он сталкивается с другими персонажами, элементы лжи и преувеличений обязательно вкрапливаются в его речь. Но Фальстаф — это не простой лжец, а талантливый фантазер-импровизатор. Особенно ярко это его качество проявляется в сцене, где Фальстаф рассказывает о нападении на него разбойников. Он возвращается в таверну, решив заранее оправдать свое бегство тем, что ему пришлось вступить в бой с превосходящими силами; это доказывает признание Пэто и Бардольфа в том, как сэр Джон готовился к встрече с принцем (II, 4). Однако сам рассказ свидетельствует о том, что Фальстаф не изобрел заблаговременно какой-либо последовательной версии; рассказывая о ночном происшествии, он все более увлекается картиной, которую он сам рисует. Как остроумно заметил С. Гупта, в данном случае Фальстаф выступает как «творческий гений, чье воображение действует и расцветает, сталкиваясь с препятствиями, которые создает закон правды»73.
В других случаях ложь Фальстафа является прямой издевкой над собеседником. Так, говоря о том, что он сорвал голос, распевая гимны, Фальстаф вовсе не собирается убедить судью в правдивости своих слов; он лишь доказывает, что судья неспособен понять его характер.