Особого внимания заслуживает знаменитое пророчество Кранмера в последней сцене пьесы. После хвалы в честь Елизаветы, под чьей благословенной эгидой в Англии, оглашаемой жизнерадостными песнями мира, расцветает добро и всеобщая безопасность и торжествует величие, основанное на истинной чести, а не на крови, следует 14 строк, прославляющих наследника Елизаветы Якова, правление которого также несет стране мир, богатство, любовь, правду - и страх. А затем Кранмер вновь превозносит долгое правление королевы-девственницы. При таком построении монолога комплименты в адрес Якова становятся чем-то привходящим, дополнительным по отношению к панегирику в честь Елизаветы.

Именно это место в хронике дало основной материал для рассуждений тем буржуазным ученым, которые, как например уже упоминавшийся Д. Уилсон Найт, объявляют Шекспира ревностным и последовательным роялистом. В  шекспироведении также встречаются слишком далеко идущие обобщения относительно политической позиции Шекспира, базирующиеся на монологе Кранмера.

Прежде всего, следует отделить Кранмера от Шекспира. Даже когда в пьесах Шекспира монолог произносит персонаж, пользующийся всей глубиной симпатии автора, трудно утверждать, что Шекспир подписался бы под всем, что говорит этот персонаж. Почему же именно здесь нужно предполагать, что поэт полностью разделяет все, что произносит самый сервильный из всех действующих лиц пьесы? Почему, в отличие от всех аналогичных мест в пьесах Шекспира, именно здесь не учитывается значение монолога как средства характеристики ничтожного раба - Кранмера?

А ведь Шекспир умел придавать прологам и эпилогам совершенно другое звучание. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить пролог к «Генриху V», где Шекспир сожалеет о невозможности достойно показать на сцене величие событий, происходивших в правление Генриха V, а также эпилог этой хроники, в котором звучит лаконическая, но торжественная хвала Генриху V - звезде Англии.

Но если даже предположить, что Шекспир мог подписаться под многим из того, что говорит Кранмер, то монолог следует рассматривать в историческом контексте. Для этого нужно помнить, что основу монолога Краимера составляет прославление Елизаветы. Как подчеркивает А. Николл, «Шекспир не мог найти более подходящих слов для завершения своей деятельности. Елизаветинец, он признал величие времени, в которое он жил»26. Что же касается вставки, содержащей хвалу Якову, то она, действительно, легко может быть объяснена цензурными соображениями.

Но панегирик в честь Елизаветы прозвучал в пьесе, написанной в 1613 году. Некоторые хроники, созданные при жизни Елизаветы, давали сюжетные возможности для того, чтобы пророчество, подобное кранмерову, вложить в уста кому-нибудь из действующих лиц; особенно подходящим для этого моментом было воцарение деда Елизаветы Генриха VII, изображенное в «Ричарде III». По тогда Шекспир промолчал; прямое восхваление королевы-девственницы прозвучало лишь через 10 лет после ее смерти, в правление Якова.

А как Яков «любил» Елизавету, отправившую на эшафот его мать, известно достаточно хорошо. Об этой «любви» выразительно свидетельствуют многочисленные сообщения современников. Вот что, например, записал в своих мемуарах герцог Сюлли, прибывший в качестве посла от Генриха IV в Англию в связи со смертью Елизаветы и коронацией Якова: «Одно из распоряжений, которое я отдал в связи с предстоящей аудиенцией, состояло в том, что вся моя свита должна одеться в траур, чтобы выполнить первую часть моей миссии, т. е. выразить соболезнование королю по случаю кончины Елизаветы. Однако еще в Кале я узнал, что никто - ни послы, ни иностранцы, ни даже англичане не появляются перед королем в черном; а Бомонт впоследствии заявил мне, что на мое намерение непременно посмотрят косо при дворе, где так страстно стремились предать забвению великую королеву, что о ней нигде не упоминалось, а люди даже избегали произносить ее имя». Накануне аудиенции Сюлли сообщили, что все придворные рассматривают его намерение одеть траур «как умышленное публичное оскорбление им всем; и что король воспримет это настолько болезненно, что больше ничего не нужно будет для того, чтобы сделать переговоры бесплодными с самого начала»28. Описывая далее впечатление от встречи с Яковом, Сюлли подчеркивает ярко выраженное презрение к Елизавете, которое сквозило в речах короля.


 



Но и много лет спустя в Якове продолжал жить дух соперничества с «любимой сестрой», как он называл Елизавету в официальной переписке. Так, в 1610 году он перенес прах матери в капеллу Генриха VII, где похоронил ее в гробнице, напоминавшей по форме стоявшую рядом гробницу Елизаветы, но только более пышной и грандиозной29.


Учитывая подобное отношение Якова к своей предшественнице, вряд ли можно предположить, что Шекспир панегириком в честь Елизаветы рассчитывал сделать приятное царствующему монарху и доказать свою политическую благонадежность.

Наконец, нужно иметь в виду и некоторые моменты биографии Шекспира, приходящиеся на время создания пьесы о Генрихе VIII. Вполне резонными кажутся соображения тех шекспироведов, которые на основании анализа обильных ремарок пьесы полагают, что ее текст был прислан в театр из Стрэтфорда, куда Шекспир уже удалился, чтобы провести последние годы жизни вдали от Лондона. Но если это так, тем более странно ожидать от поэта в «Генрихе VIII» прямых заверений в политической лояльности.

Пьеса о Генрихе VIII отличается от хроник первого периода многими чертами; по главное се отличие состоит в том, что это политическая драма, лишенная исторической перспективы. Когда Шекспир рисовал отца, держащего на руках тело убитого им сына, он видел в отдалении справедливого Ричмонда, в правление которого Англия перестанет быть сумасшедшей; когда он описывал заговоры мятежных феодалов, он уже мечтал о торжестве «звезды Англии» - Генриха V, под чьей эгидой расцветет английское национальное государство. Когда он вывел на сцену «короля-свинью», он ни о чем мечтать не мог. И не вправе ли мы предположить, что монолог Кранмера - это начало нового, грустного и саркастического юмора, которому суждено было так полно расцвести спустя целое столетие в памфлетах и романе Свифта? Ведь когда Свифт со всей страстью своей большой души обрушивается на мерзкие порядки, царящие в современной ему Англии, он часто по форме превозносит их!

Но так или иначе упрекать автора «Генриха VIII» в «раболепстве» вряд ли возможно.

Грустная пьеса о Генрихе VIII-так же, как и во многом грустные сказки последнего периода творчества Шекспира - служит веским доказательством того, что поэту, сохранившему верность великим гуманистическим идеалам Возрождения, было не по пути ни с ограниченной и своекорыстной пуританской буржуазией, ни с аристократической реакцией, собиравшей силы вокруг престола Стюартов.

Анализ совокупности вопросов, связанных с проблематикой и художественными особенностями исторических хроник Шекспира, позволяет сделать ряд выводов о месте и значении этих произведений в творчестве Шекспира и во всей мировой литературе.

Исторические хроники были созданы Шекспиром в период, когда в Англии возникали предпосылки для назревания предреволюционной ситуации, когда силы феодальной реакции консолидировались и все более четко определяли свои позиции перед лицом нарождающегося революционного лагеря. Поэтому страстное обличение Шекспиром сил феодальной анархии, мешавших национальному объединению страны, и доказательство неотвратимости их поражения было весьма актуально в момент появления исторических пьес Шекспира на сцене.