Тема угрызений совести - важнейший элемент индивидуальной характеристики короля; по мере развития действия она становится даже основным средством этой характеристики. Уже в первом действии первой части король говорит о несчастьях, обрушившихся на страну; но при этом он не упоминает о том, что эти несчастья могут быть вызваны совершенными им преступлениями. Новые ноты начинают звучать во второй сцене третьего действия, где король укоряет сына в беспутствах:

    * Не знаю, чем прогневал я творца,
    * Что он в своем решенье непостижном
    * Избрал орудьем кары и возмездья
    * Мою же кровь.
    * Поступками своими
    * Меня предполагать ты заставляешь,
    * Что небесами призван ты служить
    * Бичом, отмщеньем за мои грехи.

Здесь король впервые высказывает догадку, что поведение сына - кара за грехи; но делает он это в такой осторожной форме, которая не позволяет решительно утверждать, что он признается в действительно содеянных преступлениях. Приведенные выше слова короля вовсе не противоречат утверждению, что мысль о божественном возмездии за грехи предков не была характерна для исторической концепции Шекспира. В данном случае зритель слышит лишь облеченные в традиционную форму слова верующего в бога человека.

Весьма показательно, что в той же сцене Генрих IV впервые заводит речь о своем предшественнике на троне, очень осторожно и как бы с неохотой упоминая его имя. Сначала он вместо имени Ричарда употребляет абстрактное понятие «владение», потом - конкретное понятие «коронованный король», затем - эмфатическую конструкцию, несущую в себе элемент оценки «прыгающий король» и только после этого называет его по имени. Одно употребление этих терминов показывает, как неприятны королю воспоминания о Ричарде. Но в этой сцене он ограничивается лишь сопоставлением себя самого с Ричардом и не говорит об узурпации как таковой.

Так же осторожно ведет себя Генрих в первой сцене пятого действия. Даже на открытое обвинение в захвате престола, которое бросает Вустер, Генрих IV отвечает весьма уклончиво. Он избегает прямого отрицания или признания своей ответственности за узурпацию. Но весьма характерно, что именно в этой сцене, где Генриху впервые приходится выслушать прямое обвинение в узурпации престола, король также впервые говорит о своей старости, которая является неотделимой частью темы болезни:


 



    * Доверье наше обманули вы,
    * Принудив нас одежды мира сбросить
    * И члены старые сковать броней.

Вторая часть «Генриха IV» представляет собой новый этап как в раскрытии, так и в эволюции образа короля. Если в первой части доминантой этого образа была активная борьба Генриха с феодалами, то во второй части болезнь не позволяет королю непосредственно вмешиваться в ход событий.

Чтобы дать возможность королю раскрыться перед зрителем с большей полнотой, Шекспир впервые оставляет его на сцене в одиночестве, и король произносит монолог, не только символически, но и прямо выражающий мучения, вызванные укорами нечистой совести. Хотя король и не говорит здесь о своих прежних преступлениях, монолог о сне нельзя понимать лишь как простое следствие физического недуга; изображение владеющей человеком бессонницы у Шекспира - один из важных художественных приемов для передачи душевной неуравновешенности, проистекающей от сознания собственной вины. Очевидное подтверждение этому дает сопоставление слов короля с репликами Макбета. Генрих IV, обращаясь к сну, говорит:

    * О сон, о милый сон!
    * Хранитель наш, чем я тебя вспугнул,
    * Что ты не хочешь мне смежить ресницы?
    * А убивший Дункана Макбет слышит пророческий голос:
    * Казалось мне, разнесся вопль:
    * «Не спите! Макбет зарезал сон!» невинный сон,
    * Распутывающий клубок забот,
    * Сон, смерть дневных тревог, купель трудов,
    * Бальзам больной души, на пире жизни
    * Второе и сытнейшее из блюд…