Первые стихотворные попытки Шиллера пришлись на годы его обучения в латинской школе. Это стало такой неожиданностью для его семьи, что даже родной отец, прослушав первый стих сына, изумленно спросил его: “Ты что это, Фри, с толка съехал?!” Вопреки полной неготовности родителей видеть в сыне будущего поэта, он продолжал свои творческие упражнения, которые, конечно, немедленно наложили свой отпечаток на его внешность, манеры и поведение. Получив врачебный диплом, а вместе с ним назначение в гренадерский полк, Шиллер отнюдь не выглядел бравым гренадером. Военная униформа, косички, треугольная шляпа выглядели на нем удивительно комически.

Общую картину довершала неуклюжая обувь: огромные сапоги делали его ноги похожими на два цилиндра. Он ступал в них, как журавль, не сгибая ног в коленах. Военное начальство сразу же возненавидело Шиллера. Впрочем, самого поэта это мало обходило: он продолжал писать, и в голове у него уже возник замысел пьесы “Разбойники”, которая сделает имя Шиллера известным всей Германии.

Со временем Шиллер начал выглядеть как настоящий писатель. Его знакомая, Генриетта Герц, припоминала, что “Шиллер был высоким. Верхняя часть его лица поражала своей одухотворенностью, хотя бледность и рыжеватые волосы немного портили общее впечатление. Во время разговора его лицо оживлялось, на щеках проступал легкий румянец, а в голубых глазах появлялся блеск, и тогда весь его образ приобретал гармонию”. Гете писал, что Шиллер “был величествен в разговоре за чайным столом, и так же величественным был бы он, бесспорно, и в государственном совете. Его ничто не сковывало, ничто не останавливало свободного полета его мысли. Все крупные планы он создавал свободно. Это настоящий человек”.

Шиллер прославился не только как писатель, но и как автор многочисленных теоретико-литературных работ. Известнейшая из них - “Письма об эстетичном воспитании человека”. Эта работа увидела мир при весьма интересных обстоятельствах. 1791 года немецкими землями прокатился слух, что Шиллер умер. Особо эта весть поразила датских почитателей творчества драматурга. Три дня в Дании длились траурные церемонии на оказание почестей памяти Шиллера. А тем временем сам Шиллер вместе с женой приехали на лечение в Карлсбад, где он и узнал о собственной смерти. Эта весть и особенно организованы в честь его лица масштабные траурные торжественности, как удостоверил один из знакомых драматурга, подействовали на Шиллера лучше любых лекарств.



 




Как компенсацию вряд Дании назначил действительно тяжелобольному Шиллеру трехлетнюю пенсию, которая более чем вдвое превышала денежную помощь, которая ему выплачивала родная Германия. Признательный Шиллер “расплатился” с датским принцем Фридрихом адресованными ему письмами по вопросам эстетичного воспитания человека, которые вошли в казну мировой культуры человечества.

Как известно, поэты, которые пишут любовную лирику, адресуют свои стихотворные послания преимущественно своим современницам, тем женщинам, с которыми они были знакомы. Исследователи любовной лирики Шиллера, адресованной какой-то неизвестной Лауре, долго и безрезультатно старались отыскать женщину с таким именем в кругу знакомых, близких или родных поэта. Прекрасной “незнакомкой” оказалась… Лаура Петрарки, та самая Лаура, имя которой увековечил в своих сонетах всемирно известный флорентийский поэт эпохи Возрождения. Удивительно, но именно этой женщине Шиллер посвятил свои первые, наиболее искренние и непосредственные любовные чувства. Со временем в стихах Шиллера появилась еще одна прекрасная незнакомка по имени Минная, какой поэт адресовал свои интимные раздумья и переживание. ее лицо так и осталась загадкой для биографов Шиллера.

Одна из ярчайших страниц немецкой просветительской литературы - дружба и творческое объединение двух больших гениев художественной словесности - Гете и Шиллера. Впрочем, этот знаменитый творческий союз составлялся не просто. Впервые будущий драматург увидел Гете среди почетных гостей, которые собрались, лишь бы поздравить выпускников военной академии, среди которых был и Шиллер. Тогда Гете, конечно, не обратил внимания на молодого, стыдливого юношу. С 1787 года Шиллер поселился в Веймаре. Хотя Гете и Шиллер жили в Веймаре рядом, они подружились не сразу. Что-то сдерживало их. Шиллер писал в письме к своему другу Кернеру в 1790 году: “Он (Гете) так опередил меня… что мы, наверное, больше некогда не встретимся… Его мир - не мой мир, наши представления совсем не похожи”. Шиллер тоже сначала не привлекал Гете, который немного раньше отошел от идей “Бури и нажима” и с недоверием отнесся к первым драмам Шиллера. Гете в то время делал замечание о Шиллере так: “Он - властитель большого, но еще незрелого таланта, он излил на своих соотечественников целый бушующий поток этических и театральных парадоксов, от которых я старался избавиться… Я избегал Шиллера, который теперь жил в Веймаре по соседству со мной…”Так длилось некоторое время. Но в 1794 году произошло счастливое событие. Гете и Шиллер присутствовали на заседании Союза природоведов в Иене, обоим не понравился какой-то доклад, и они продолжали дискутировать, идя домой. Так началась дружба, что продолжалась свыше десяти лет и обогатила немецкую и мировую литературу непревзойденными шедеврами художественного творчества.

Память о Шиллере уважают не только на его родине, в Германии, но и в Швейцарии. Именно так: иностранца Шиллера швейцарцы считают первым швейцарским национальным драматургом. Ситуация тем необычна, что этого почетного титула Шиллер был удостоен лишь за одно произведение - народную драму “Вильгельм Телль”. А если принять во внимание то обстоятельство, что сам драматург некогда в жизни даже не пересекал границы Швейцарии, то факт воображается почти уникальным.

Конечно, секрет его состоит в том, что в драме “Вильгельм Телль” Шиллер прославил одну из самых героичных и важнейших страниц швейцарской истории — страницу, которая начала историю Швейцарии как свободного и независимого европейского государства, которое, собственно, и утверждала всему европейскому сообществу как факт, который беспрекословно состоялся, драма Шиллера. С 1860 года знаменитую скалу Митенштейн на берегу Фирвальдштетского озера, где сошли первые ростки швейцарской независимости, признательные швейцарцы украсили надписью: “Певцу Телля, Фридриху Шиллеру — старинные кантоны”.