По мысли Т.С. Элиота, «мистер Паунд более чем кто-нибудь ответственный за переворот в поэзии, который состоялся в XX столетии», а К. Сендберг еще в 1916 г. писал о Паунда: «С между настоящих он сделал более всего, чтобы возбудить новые устремления в поэзии». Паунд родился в штате Айдахо. По американским мерками его родители были благородного происхождения, так как хотя в семье и случались китобои, странствующие торговцы, владельцы придорожных отелей, конокрады, их предки жили в Америке с XVII ст., и не где-нибудь, а в Новой Англии — культурном центре страны в течение столетий. Мать Паунда приходилась родственницей семейству Г. Лонгфелло. Вскоре после рождения будущего поэта семья возвратилась на землю предков, поскольку отец Паунда был предназначен надзирателем правительственного монетного двора в Филадельфии.
Паунд закончил Пенсильванский университет, где специализировался на языках и сравнительном литературоведении.

В 1906 г. он отправился в Европу совершенствоваться в романских языках. Преподавательская карьера Паунду не удалась. Лишь четыре месяца работал он в Вобаш-Колледже, расположенному в г. Крофордсвилл, что в штате Индиана. Здесь весьма гордились футбольной командой колледжа и тем, что в Крофордсвилле доживал свой век автор исторического боевика генерал Лью Воллес. Паунд — знаток романской литературы, оценивание Ф. Вийона и разнообразной старинной поэзии — было здесь неуместным. Стало понятно, что в нем «слишком много от Латинского квартала», и Паунд снова поехал в Европу — собирать материал для диссертации о Л. де Вега. В Венеции он издал тиражом сто экземпляров свой первый сборник стихов «Угасший свет» («A Lume Spento», 1908), после чего оставил диссертацию и перебрался в Лондон, чтобы целиком посвятить себя поэзии. Это было началом продолжительного добровольного изгнания: 37 лет прожил Паунд в Европе и лишь в 1945 г. возвратился на родину, далеко не по собственной воле. Древняя культура Европы влекла его к себе, тогда как Америка выдавалась ему воплощением буржуазного духа, или, говоря словами Паунда, «ростовщичества», вместилищем всех видов вульгарности.

В Лондоне Паунд получил авторитет в гурте поэтов, которые самоназвались имажинистами. Их объединяло стремление создавать принципиально новый поэтический язык, который они разрабатывали, отталкиваясь от идей молодого философа Т.З. Хьюма. Главной заботой имажинистов были свежесть и убедительность образа, уволенного от любых объяснений. Хьюм требовал выбросить из поэзии все слова, которые имели сугубо декоративное значение. «Точное слово» стало девизом имажинизма.
Паунд определял образ как «то, что содержит в себе интеллектуальный и эмоциональный комплекс, который уместный в данном употреблении». «Чистый образ», на котором основывалась поэтическая техника имажинизма, репрезентован в коротких стихах Паунда, написанных в стиле открытого японского стиха:

Зеленый мышьяк
пятном на белковом полотне,
Раздавленная клубника!
Какое наслаждение для зрения!
(«L'Art», 1910)

В статье «Несколько запретов иманжиста» («A Few Dont's by a Imagist») Паунд писал: «Не используйте ни одного лишнего слова, особенно прилагательного, которое не обнаруживало бы чего-нибудь нового». Он открыл возможности японских танка и хоку, которые заусматривали максимальную концентрацию мысли, точность выражения при минимуме художественных средств.

Имажинисты объявили анафему романтическому искусству, которое Хьюм считал последней стадией гуманизма, которая породила такое обманное понятие, как прогресс. С точки зрения Паунда, освобождение от «романтизма, гуманизма и индивидуализма» было равнозначным освобождению от основных стереотипов буржуазной системы мышления. В поисках поэтических форм он обратился к искусству добуржуазной эпохи. Предметом особого интереса Паунда были поэзия трубадуров, итальянская поэзия «нового сладкого стиля», старинная поэзия Японии и Китая. В 1909 г. Паунд вызвал бурю эмоций у поэтов-имажинистов, когда прочитал им секстину «Aha forte» — стих, в котором использованная одна из самых складных форм древней романской поэзии.

Общепризнанным есть влияние Р. Браунинга и В. Б. Эйтса на творчество раннего Паунда. По мысли Т. С .Элиота, Браунинг и Эйтс, а также английские поэты 90-х гг. XIX ст. «привлекли внимание Паунда к стиху как языка, тогда как изучая древнюю поэзию, он постиг стих как песню». Объединение разговорности и музыкальности стиха характерно для зрелого Паунда. В отличие от коллег с имажинистского круга, он не остановился на свободном стихе в стремлении убежать от условности окаменелых поэтических форм и привести ритм в соответствие с впечатлением, которое выражается. Работая со старинными стихотворными формами, которые представляют незаурядную сложность для поэта, Паунд достиг виртуозного владения техникой стиха.

Но это не было его главной целью. Обращаясь к средневековой поэзии, Паунд мечтал восстановить связь времен, живую целостность культуры, и тем самым преодолеть духовный кризис эпохи. Снова же, вслед за Браунингом и Эйтсом он использует в своей поэзии понятия «маска». Так названо другой сборник П. («Personae», 1909). По мысли Эйтса, «маска» удивительного переживания поэта, делает их объективными. «Маски» Паунда предусматривали употребление в далекую эпоху. Его стихи преисполнены описаниями событий, о которых известно лишь одиночным эрудитам, цитатами латинским и провансальским языками, именами давно забытых людей.
Свои переводы Паунд называл «еще выточенными масками». Свойственно, они не были пересказами в прямом значении, лучше — перепевами, в которых оживала и приоткрывалась читателю литература прошлых возрастов. Т. С. Элиот заметил, что Паунд «создал китайскую поэзию для нашего времени». В 1915 г. он издал сборник стихов «Старый Китай: Переводы» («Cathay: Translations»), в которой использовал рукописи американского китаиста Э.Фенеллози. Паунд также снова продемонстрировал огромные возможности аллитерационного стиха, выдав перепев англосаксонского «Морского блукальця» («Seatarer», 1912). Эта часть поэзии, очевидно, — наиболее стоящее достижение Паунда.

«Маски» Паунда должны были наполнить жизнь современного человека содержанием и смыслом. В формулировании Т.С. Элиота, «в стихах о Провансе и Италии он обозначил то, что всегда присущее человеческой натуре. Мне кажется, он является намного соверменным, когда пишет об Италии и Провансе, чем когда описывает современную жизнь... Когда он имеет дело с древними, то добывает из жизни самую суть; когда же пишет о современниках, то часто делает замечание лишь случайно». Вопреки тому, и в «Современных обычаях» («Moeurs Contemporains») — название заимствовано в Г. Флобера — Паунд использовал технику «масок». Но «маски» здесь весьма прозрачны, сравнение весьма прямолинейные, а сами стихи легко могли бы быть написаны кем-то другим. Однако именно этот цикл получил популярность среди широких читательских кругов.



 





В среде лондонской богемы 10-х гг. Паунд был одной из самых колоритных фигур. Его спесь и эрудиция вошли в легенду. Появившись среди имажинистов, когда круг уже сложился, Паунд стал их признанным метром, учителем. Именно он собрал и выдал первую имажинистскую антологию («Des Imagistes», 1915). Именно П. распространил имажинизм, а вместе с ним и авангардные поэтические тенденции в США, став корреспондентом чикагского журнала «Поэтри». Журнал собрал вокруг себя наилучшие молодые силы Америки.

Популярность имажинизма в США привела к вторжению в лондонскую группу довольно решительно настроенной американки Эми Лоуелл. Паунд переименовал имажинизм в «емижинизм» и вышел из компании. В середине 10-х гг. вместе со своими друзьями В. Льюисом, Дж. Эпстайном и Г. Годье-Бжезкою он разработал программу нового течения, названного «вортицизмом». Своей задачам вортицисты возлагали воплощение в искусстве машинных ритмов XX ст., красоты и уродливости цивилизации. Новое течение оказалось недолговечным.


Во время Первой мировой войны Паунд жил в Лондоне, а в конце войны переехал в Париж. Все это время он занимался редактированием журнала, работой с молодыми поэтами. Паунд был талантливым учителем, небезразличным к судьбе учеников. Среди тех, кому он помогал на первых порах и словом, и делом, были Р. Фрост, Дж. Джойс, Т. С Элиот. В частности, Паунд редактировал знаменитую поэму Т.С.Элиота «Бесплодная земля» (1922), сократив ее при этом почти вдвое.

«Бесплодная земля», что вобрала у себя печальный опыт целого поколения, чья жизнь была разрушена войной, имеет немало общего с одним из наилучших произведений Паунда, сатирическим циклом «Хью Селвьн Моберль» («Hugh Selwyn Mauberly», 1920). Элиот считал «Моберли» примером редчайшей в творчестве Паунда единства формы и содержания. Его виртуозным стихам нередко браковало искреннего чувства, как и яркой, небудничной мысли. «Моберли» отличается среди всего наследства Паунда, поскольку в нем воплощено потрясение, вызванное войной. Бессмыслица войны оголила духовный кризис западной цивилизации. Крах идеалов, упадок культуры и связанное с этим умонастроение эпохи вошли в историю человеческого сознания в описании Паунда. Его мастерство достигло в этом цикле вершины. «Кажущаяся неровность и наивность стиха и рифмование в «Моберли» — неминуемый результат многих лет тяжелой работы...» (Т. С Элиот).

В 20-х гг. влияние Паунда на современную ему поэзию заметно угасло. В 1925 г. в Париже были выданные первые 16 песен («XVI Cantos») из 117, над созданием которых поэт работал остаток жизни. «Cantos» задумывались как единый эпический цикл наподобие «Божественной комедии» Данте. Целость мыслилась как литературное подобие фуги Баха, где повторяемые темы должны были играть роль контрапункта в объединении с изображением современного мира. Первые опубликованные песни были очень высоко оценены Т.С. Элиотом и В.Б. Эйтсом. Но со временем «Cantos» все больше напоминали, говоря словами самого Паунда, «мусорную свалку раздумий современного мира».
В 1924 г. Паунд из Парижа выехал к Италии. В конце 20-х — начала 30-х гг. он пришел в восхищение проблемами экономики, написал несколько политических работ, в которых нападал на «ростовщичество». Паунд каждый раз все больше отрывался от реального мира и, наконец, через свои умозрительные построения пришел к заключению, что диктатура Б. Муссолини — единственное, что может спасти мир от буржуазного зла. Во время Второй мировой войны он выступал в пропагандистских передачах итальянского фашистского радио, за что 1945 г. был обвинен США в государственной измене. Суд над ним состоялся в Вашингтоне, но приговор не был вынесен, поскольку по выводам медицинской экспертизы поэта поместили в больницу для душевнобольных. Самые титулованные поэты Америки сделали все, чтобы Паунда освободили из больницы в 1958 г. и предоставили ему возможность доживать век в Италии.

Во время заключения в концентрационном лагере в Пизе в 1945 г. Паунд создал наилучшую часть «Cantos», что получила название «Пизанские песни». И назагал «Cantos» остались накоплением имен и событий (индекс к полному изданию занимает 320 страниц), политических и экономических теорий, смешанных с потоком сознания и воспоминаниями о никому неизвестных людей. Это произведение практически недоступно даже эрудированному читателю. Для примера приведем отрывок из стиха «Cantos. XLV»:

Узура — это зараза, узура
Притупляет иглу в руке девицы
И останавливает прядильщицы ловкость. Пьетро Ломбарде
Не появился под узурою,
Дуччо не появился под узурою,
Ани Пьеро делла Франческа; Зуан Беллин
не под узурою,
Ани «Lacolunnia» не нарисовано.
Не появился под узурою Анджелико; не появился
Амброджо Предис,
Не появилась церковь из обточенного камня,
обозначенная «Adamo me fecit».
(Пер. И. Костецкого)