В мировой драматургии нет более «стремительного» произведения, чем гоголевский «Ревизор». Автор отказывается от традиционной экспозиции и резко обозначает завязку уже в первой фразе городничего: «Я собрал вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие: к нам едет ревизор». Никакой подготовки к началу действия, никаких предварительных сведений о персонажах, ничего лишнего, с точки зрения автора, нет в первой сцене комедии. Читатель или зритель сразу оказывается перед важнейшим фактом, который, впрочем, до конца пьесы так и не произойдет, но, тем не менее, будет держать в постоянном напряжении и героев, и зрителей.

Такая завязка абсолютно соответствовала представлениям самого Гоголя об искусстве драмы. Пушкин писал в свое время о «Горе от ума»: «драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным». Гоголь сформулировал свои законы в блестящем автокомментарии к «Ревизору» — «Театральном разъезде». В частности, он с огорчением писал, что общепринятое представление о завязке сюжета не мыслится без любовной интриги, так же как развязка непременно сопрягается с женитьбой. Это, по его словам, частная завязка, подобная узелку на уголке платка. «Нет, — возражает Гоголь, - комедия должна вязаться сама собою, в один общий узел, а завязка должна обнимать все лица, а не одно или два». Действие пьесы Гоголь уподобляет работе сложной машины, в которой ни одно колесо не должно оставаться в неподвижности.

Именно так и строится «Ревизор». Завязка «обнимающая все лица производит переполох в уездном городе и заставляет героев саморазоблачаться без помощи резонеров или иных «положительных лиц». Все городские чиновники, включая городничего, охвачены ужасом в ожидании ревизора, и стоит ли удивляться, что они принимают за крупного чиновника из столицы Хлестакова, у которого и в мыслях не было дурачить целый го род? Так завязывается действие, в которое включены решительно все персонажи, включая слугу Хлестакова Осипа, унтер-офицерскую жену и остальные эпизодические лица.

Известно, что Гоголь просил Пушкина дать ему «чисто русский анекдот» и «духом будет комедия!» Известно также, что Пушкин рассказал Гоголю смешную историю, которая впоследствии была воспроизведена в «Ревизоре». Подобные случаи происходили и с самим Пушкиным во время его поездки в Оренбург, и с его приятелем Свиньиным. Впрочем, и в русской литературе этот сюжет уже не однажды был освоен: и в комедии Квитко «Приезжий из столицы», и в повести Вельтмана «Провинциальные актеры» сюжет строился на той же ошибке, когда человека принимали не за то, что он есть на самом деле. Казалось бы, гоголевская комедия лишь продолжила широко известный «бродячий» сюжет.



 







Однако сходство было чисто внешним. Главной задачей Квитко и Вельтмана было создание комических, водевильных ситуаций — и только. Нанизывание комических ситуаций завершалось победой добра и наказанием порока. Совсем другая задача стояла перед Гоголем. В «Театральном разъезде», говоря об общественной комедии, «какою создал ее отец ее Аристофан», Гоголь отказывается от частной завязки, от любовной интриги: «Как слаба эта завязка у самых лучших комиков, как ничтожны эти театральные любовники с их картонной любовью!» Отказывается он и от положительного героя, который должен в большей или меньшей степени выражать мысли самого автора, оценивать происходящее на сцене, произносить приговор общественному злу. Художественная дерзость Гоголя в том и состояла, что конфликта в традиционном понимании (добро и зло) в его комедии не было. И городничий, и остальные чиновники, и Хлестаков — все они равно осмеиваются автором и не только не противостоят друг другу, но отражаются друг в друге. Этот прием зеркального отражения — одно из главных художественных открытий Гоголя. Автор предупреждал, что главный герой комедии не городничий, а Хлестаков. Потому- то он и «высовывается» из каждого персонажа. Городничий в последнем действии уже видит себя генералом, фельдмаршалом, а впереди скачут адъютанты и фельдъегери, и сам он при этом не слышит, что почти повторяет знаменитый монолог Хлестакова о курьерах. Анна Андреевна на свой манер вторит Хлестакову: «Я не иначе хочу, чтоб наш дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое было амбре, что нельзя войти...» Это так же абсурдно и смешно, как и «арбуз в семьсот рублей» или «прямо из Парижа» доставленный суп и его «пар, подобного которому нельзя отыскать в природе».

Посредством взаимоотражения одного характера в других автор пытается донести до зрителей свою главную мысль: «Всякий, хоть на минуту, если не на несколько минут, делался или делается Хлестаковым, но, натурально, не хочет в этом признаться Редко кто им не будет хоть раз в жизни дело только в том, что вслед за тем очень ловко повернется, и как будто бы и не он».

Фатасмагоричность Хлестакова создает ту атмосферу комедии, в которой, по словам Гоголя, особенно явственно обнаруживается наша продажная совесть. Поэтому для Гоголя важны не столько комические ситуации, которых в «Ревизоре» предостаточно, сколько национальные русские характеры, правда, в искаженном виде, как говорил сам автор. Действительно, Антон Антонович Сквозник-Дмухановский — не только типичный городничий-взяточник, но и типичный русский человек, с характерным русским складом ума. Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин — не только судья, берущий взятки борзыми щенками, но и человек, который «прочитал пять или шесть книг и оттого несколько вольнодумен». То же самое относится и к Шпекину, и к Землянике, и ко всем важным и не очень важным действующим лицам. После премьеры «Ревизора» Булгарин возмущался: «Конечно, взятки у нас берут, но умно, дают еще умнее». Но Гоголю-то важно было не просто сообщить о взяточничестве, но и показать абсурдность той системы общественных отношений, при которой взятки становятся нормальным бытовым явлением.

Зачем, к примеру, нужна Гоголю унтер-офицерская жена? В качестве жертвы местного полицейского произвола? Да, и в этом качестве тоже. Но смешно, что она хлопочет не о восстановлении справедливости, не о защите своего достоинства, а о том, чтобы не упустить выгоды, плывущей ей в руки: «А за ошибку-то повели ему заплатить штраф. Мне от своего счастья неча отказываться».

Главные обвинения современников в адрес Гоголя состояли в том, что он не противопоставил выведенным в комедии нравственным уродам, ни одного благородного лица. На это Гоголь возражал в «Театральном разъезде»: «Было одно честное, благородное лицо, действовавшее в моей пьесе во всем ее продолжении. Это честное благородное лицо был смех... тот смех, который весь излетает из светлой природы человека». Отрицая уродства русской провинциальной жизни, утверждая высокое предназначение благородного смеха, Гоголь предъявлял своей комедией горький упрек современной России, подтверждая — увы! — справедливость выбранного им эпиграфа: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива»