Богдан Игорь Антонич родился в Новици Горлицкого уезда, в семье священника. Настоящая фамилия отца была Василий Кит; семья изменила фамилию перед рождением Игоря. Начальное образование получал Антонич дома, под надзором частной учительницы, а гимназию окончил в Сяноци. Антонич начал писать стихотворения еще ребенком. Он продолжал писать их в средней школе, но из-за того, что школа была польской, и что он находился тогда почти исключительно в польском окружении, его юношеские произведения были написаны на польском языке. Осенью в 1928 году Антонич переехал во Львов и поступил в Львовский университет. Этот этап его жизни имел решающее значение для развития его творческой особенности.

Потому что хоть университет был польским, большая часть его студентов состояла из украинских интеллигентов. Они поощряли молодого поэта писать по-украински и помогали выучить украинский литературный язык. Первые свои украинские стихотворения он читал в кругу студентов-украинцев. Антонич страстно включился в литературную и общественную жизнь столицы Западной Украины и настойчиво начал изучать нюансы украинского языка, вчитываясь не только в словари и грамматические лингвистические учебники, но также в произведения поэтов Советской Украины. Первое свое стихотворение поэт опубликовал в 1931 году в журнале «Огни».

Потом он публиковал стихотворения во многих периодических изданиях. Невзирая на великое поэтическое творчество и затруднительный процесс усвоения литературного языка, поэт все-таки находил время на труд в других жанрах и на публицистику. Он выступал с докладами об украинской и чужой литературах; делал переводы; писал рецензии; на страницах прессы, под псевдонимом Зоил, спорил о политических и общественных делах; публиковал сатирические фельетоны и пародии, в которых проявил острое остроумие; в «Дажбозе» вел литературную хронику. Кроме того, он пробовал свои силы в прозе и драматургии. Осталась незаконченная новела «Три мандолины» и большой фрагмент повести, что должна была называться «На втором берегу». Он составил либретто к опере «Довбуш», которую должен был написать Антин Рудницкий. Нужно вспомнить и редакторскую деятельность Антонича: он некоторое время редактировал журнал «Дажбог» и также, с Владимиром Гаврилюком, журнал «Зарубки». Антонич также рисовал, играл на скрипке и компоновал музыку, даже мечтал быть композитором.

Эти отрасли искусства, особенно занятие живописью, очень сильно повлияли на его лирику. Умер Антонич на двадцать восьмом году жизни. Воспаление слепой кишки привело к очень тяжелому воспалению легких, которое все-таки врачам удалось перебороть. Но когда поэт уже выздоравливал, переутомленное длинной и высокой лихорадкой сердце не выдержало.

Антонич-поэт рождался затруднительно. Но найдя свой настоящий творческий путь, пошел им семимильными шагами. В его первых стихотворениях слишком еще элементарная, и потому художественно полностью неинтересная, борьба с языком, а также борьба со слабо-тонической метрической системой. Заметна формальная незаконченность и тематическая не изысканность. Также видно бесплодное влияние старших западно-украинских поэтов, особенно Богдана Лепкого. Но время от времени встречаем в них внезапно блестящий образ, что силой и необыкновенностью напоминает более «позднего» Антонича. Видим, что Антонич как поэт начинал с ничего - и потому его более поздний метеорный взлет в наивысшие сферы поэтического искусства был действительно достоин удивления.

Хороший литературный вкус и высокая поэтическая культура молодого автора не позволили ему печатать ранние произведения: большинство из них остались в рукописях. Стихотворения, которые вошли в сборник «Приветствия жизни», далеко более интересные. Безусловно, это самый слабый сборник поэта. Но в нем немало художественно искусного и неожиданного. В первом сборнике молодой поэт пытается внести много поверхностного, нового в формальный арсенал поэзии. Возникает временами впечатление, что его самая главная художественная цель - лозунг конца прошлого столетия: «мейк ит нью!» Это особенно заметно в трактовке аллитерацийных средств. Аллитерация в сборнике «внешняя»: не возникают из потребностей органической системы озвучивания данной строки или строфы, а накинута сверху, словно сетка. Такая аллитерация давно известна и полностью законная.

 





 Антонич одолжил ее или из западноевропейских образцов (у модерных поэтов, которые основывали аллитерацийные методы на опыте маринизма и гонгоризма), или же у славянского «модерна». Идет речь здесь, прежде всего, о русской группе кубофутуристов и кое-кого из польских поэтов группы «Скамандер», которые открыто одалживали кубофутуристические формальные средства. Бесспорно, польские поэты были более близки к Антоничу, и потому эксперименты кубофутуризма он, по-видимому, унаследовал посредственно от них. Ранний формализм Антонича проявляется также в строфических экспериментах его первого сборника: они заметны особенно в сонетах. Поэт «ставит сонет на голову», ставит катрены с секстетами или с отдельной терциной и так далее. Такие барокко игры с формой сонета не дают никаких действительно художественных эффектов.

Напротив, наиболее интересные сонеты в первом сборнике Антонича - те, которые написаны полностью в «канонической» сонетной форме. «Приветствие жизни» - единственный сборник, где Антонич обращает главное внимание на «слуховой» эксперимент. Уже во втором сборнике он сам понял, что он, прежде всего, «изобразительный», а не «песнетворящий» поэт, и к систематическому озвучиванию поэзии больше не возвращается, предпочитая сосредоточиваться на построении образов. Но даже в первом сборнике встречаем очень прихотливые поэтические образы. Их можно условно разделить на две категории: первая, и менее интересная, напоминает интернациональный арсенал образов западноевропейской поэзии, не без примеси осторожного и смягченного сюрреализма. Сами по себе образы - временами блестящие, но они вянут в сравнении с более «поздним» Антоничем. Вторая, и далеко более интересная, категория - это полностью уже антоничевские образы. Не случайно главным для второго своего сборника Антонич взял именно этот образ. «Приветствие жизни» - очень неравный сборник.

Заметно в ней влияние романтизма (особенно морского, одолженного из английской романтичной поэзии и ее эпигона Джона Мейсфилда); есть влияние польских поэтов Казимежа Вежинского (цикл о спорте) и, по-видимому, еще более сильные - Юлияна Тувима; есть образы-кончетти барокко (сонет «Подсознание») есть игра барокко с сонетной формой; есть попытки модифицированного верлибра; есть отзвуки французских символистов, особенно Верлена; есть следы сюрреалистов; есть влияния Тычины; и вместе с тем всем есть стихотворения, которые смущают своей традиционностью. Перед нами сборник талантливого молодого поэта, который отчаянно себя ищет, блуждая в волшебном и манящем лесу мировой поэзии.

 Здесь был его цех, его обстоятельное ознакомление со всеми фазами поэтического материала, который поэт уже в следующем сборнике так искусно, а самое главное - так по-своему овладел. В этих своих временами даже немного истерических исканиях он, в конечном итоге, натолкнулся на месторождение, которое стало его основным источником. Произведение «Зеленая элегия» - единственное в целом сборнике всплошную «антоничивское» произведение, и его нужно считать крепким мостиком к следующему сборнику и всей зрелой наработке.

Во втором сборнике «Три перстня» Антонич становится уже завершенным поэтом-мастером. Не так продолжает, как полностью меняет свой путь, в действительности развивая технику и колорит единственного произведения - «Зеленой элегии». Антонич решает, что это новое направление будет его настоящим путем. Самую главную примету его художественно-философского мировоззрения составляет своеобразная (хоть в основном романтично идеалистическая) трактовка природы.

 В «Трех перстнях» природа как будто «фиксирована» воспоминаниями лемковских пейзажей с детства и юности поэта. Быт, обряды и обычаи лемковского села, как его видит поэт через временные фильтры детского мировосприятия, - «делают сказочной» природу, и пейзажи становятся будто волшебными картинами из детской книжки. В этом сборнике доминирует еще один «лейтмотив» творчества Антонича: поэтическое искусство и его тайны. В «Трех перстнях» поэт заворожен своей музой, своим даром. Искусство поэзии здесь «сказочное» и часто отождествляется с таинственными процессами природы. В этом ощущается идеалистически романтичная немецко-английская традиция: поэтическое искусство - это наивысшее проявление «сверхприродной» силы природы. Но в трактовке искусства видим еще одну романтичную традицию; ее можно назвать «байроновской»: поэтическое искусство - это проклятие, которое отдаляет молодого, здорового юношу («благородного дикаря» или зверя) от корней детства и органических соков природы.