В 1903 г., когда рассказ «Суд» вышел из печати (в Львове), в украинской литературе приобретали остроту споры об утилитарном и «нетенденциозном» искусстве. Модернисты устами М. Вороного в том же 1903 г. звали литераторов служить вечной красоте, искать в жизни «кусочек голубого неба», абстрагируясь от «злободневности». Попытка отрицать ползучий натурализм, избежать сводки литературы к простой пропагандирующей функции – понятно, но молодой Винниченко, который еще не вникал в тонкости теоретических лозунгов, кажется, был вовсе не против «утилитарности»: его ранние рассказы временами издавались как книжечки-мотыльки, иногда – даже как партийная Рупивская литература!

Но это не были произведения-агитки. Социальная конфликтность времени находила в ранней новеллистике В. Винниченко художественное воплощение. Колоритные «обрывки» жизни, социально психологические типы, порожденные украинской действительностью начала нового века, выхваченные из течения будничных характеров и сцены, изображались писателем так, что читатель его рассказов должен был вслед за автором прийти к решительному выводу: нет, так дальше жить нельзя. В целом активное вмешательство литературы в сферу непосредственного общественного действия было знаком времени, недаром же Иван Франко за несколько лет до дебюта Винниченково констатировал: «Никогда еще литература не была в такой живой связи с общественным развитием, с ведущими общественными соревнованиями, с кипучей классовой борьбой, как в нашем веке, никогда она не была такой правдивой, сознательной, и живым выражением интересов, вкуса, взглядов и чувств общественности, не была таким сильным двигателем продвижению и развитию, как в нашем веке».

Эти слова могли быть повторены и относительно творчества молодого Винниченко. Ее тенденциозность не переходила тот предел, который отделяет художественную прозу от публицистики. Не удивительно, что не только «патрон» газеты «Совет» Е. Чикаленко, но и сторонники « нетенденциозной» литературы из «Украинской хаты» предпочитали видеть В. Винниченко среди своих авторов. Возможно, дело еще и в том, что Винниченко-прозаик все время был в динамике; современники постоянно ожидали от него неожиданностей. В новых своих произведениях он появлялся в чем-то чуждом самому себе. Стремительная эволюция, постоянная жажда новизны, которая граничила с творческой дерзостью, молодецкое отрицание всевозможных «табу», быстрое и талантливое реагирование на динамику общественной жизни, – все это органические черты раннего Винниченко.


 



И если в рассказе «Суд» (о нем шла речь выше) Леся Украинка замечала определенную трафаретность и грубость штрихов, которыми изображается самодурство земского начальника, то новеллистический триптих «Около машины», «Контрасты» но «Голота» получили на ее высокую оценку. «Голоту» же Леся вообще считала лучшем произведением писателя его первых литературных «трех лет».


Поразительные социальные контрасты – это примета смуты начала века является центральным «нервом» рассказов Винниченко. Можно было бы сказать, что здесь тоже, как и в более поздней новелле М. Коцюбинского «Intermezzo», среди действующих лиц присутствует человеческое горе. Горе народное не раз появлялось в нашей литературе в контрастном сопоставлении с роскошным миром природы, совершенным и гармоничным. «Среди ясных, золоченных пространств я вижу люд без ржаного куска», – это Павел Грабовский, 1894 год. «Говори, говори. Что говорить? В этом зеленом море он имеет только каплю», – это Михаил Коцюбинский, 1908 год. В Грабовского – полемика с певцами «чудесной природы», глухими к человеческому горю; у Коцюбинского – тоска за гармонией, проницательное осознание несовершенства человеческого мира.

Интересно, что некоторые ситуации и детали из новеллы «Intermezzo» могли вызывать в памяти читателя 1908 года определенные, пусть и отдаленные аналогии с рассказом В. Винниченко «Контрасты» (в 1904 г.). Кульминационным моментом здесь, как и в М. Коцюбинского является сцена встречи художника (у Винниченко – скульптора) с человеческим горем. Молодой скульптор, который только что увлекался эффектом контрастов в искусстве, возвращаясь с друзьями с веселого пикника, встречает в поле работников, голодных, измученных, отчаянных. Но если герой М. Коцюбинского переживает потрясение, своеобразный катарсис, то скульптор у Винниченко – птица совсем другого полета. Для него все ограничивается легким смущением, румянцем стыда, который быстро пропадает с лица.

В финале «Intermezzo» – предвещание и предчувствие молнии и грома, которые родятся из горя и гнева. Многозначительные намеки в «Контрастах» – из того же ряда. Когда развитие сюжета достигает кульминации и контраст голодных работников и сытой барской компании достигает предела, – раздается гром, начинается степная буря. Эта буря становится, в сущности, участником драматичного действа, предвещанием других, вызванных социальными контрастами потрясений.