А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я
Тайны прозы Юрия Андруховича и Милорада Павича - сочинение


Наилучший стих - исправленный, переписанный и зачеркнутый. Наилучшая поэзия - не досказанная. Наилучшая песня - недопетая. Наилучшая рыба - не пойманная. Ю.Андрухович. Так, имеет рацию художник. Еще из времен Поля Валере известно: насколько большей мерой чего-то не существует, настолько оно прекраснее, или из времен Сартра: чем больше не существует, тем выразительнее. В нереализованном всегда есть тайна, которая исчезнет, если исчезнувшее находится. Ведь утверждают, что второй том “Мертвых душ” для истории литературы важнее, чем второй том “Поднятой целины”. Итак, рукописи не горят? В условиях проблемы кризиса чтения у писателей-постмодернистов в арсенале игры с достижениями предыдущих культур широкая палитра средств: игры со временем и пространством, языковые игры (на фонетическом, лексическом и синтаксическом уровнях), игра с текстовыми структурами и философскими идеями, и литературная мистификация - коварный аллюр Пегаса развили идею, начатую Борхесом в новелле “Анализ творчества Генриха Куейна”, что имитировала обзор творчества какого-то якобы умершего писателя.

Исчезновение предыдущего текста, таким образом, есть не просто удачным трюком писателя, который старается привести в удивление публику, а и удачной манипуляцией: так, с помощью авторского комментирования, перевода с немецкой, расшифровывание, дописывание общих разговоров с загадочным немецким журналистом возникает новый текст. То, что раньше существовало как вспомогательный материал, превратилось на место роман “Тайна”, построенный как сплошное интервью, и который  на сегодня - автор считает своей главнейшей книгой.

В частности Андрухович не скрывает своих намерений таким образом вывести современную украинскую литературу в сферу новых поисков: жанр романа-репортажа, который, например, в близкой ему Польше есть очень актуальным. “Тайна”, как и каждая порядочная тайна, имеет свое предисловие, которое подается как одна из возможных. А отсюда и создание в романе одного из возможных пространств истории (символического), в котором обычно время превращается в циклический, мифологический - своеобразное пространство памяти. Фрагментарные воспоминания жизни писателя, щедро переплетенные в нем с мистикой, религией, музыкантом, стихами, мыслями, цитатами. Вместе с тем это намек и на выбор одного из возможных авторов произведения:

Егона Альта, или Юрия Андруховича, или кого-то другого из действующих лиц произведения. По крайней мере, сам Андрухович в предисловии указал так: “На самом деле же все более понятным делается тот факт, что все мы, и этот мир вместе с нами, принадлежим другому, значительно больше нас Автору и есть его не целиком случайной выдумкой. Итак, ему и нести за все нас юридическую ответственность”, - настроить, таким образом, своих читателей на многомерные и возможные прочтения романа.


 
Так и сербский писатель Милорад Павлин называет себя не автором, а лишь одним из корреспондентов “Хазарского словаря”, слог которого на протяжении столетий постоянно пополняется перипетиями судьбы главных героев, образовывая единый поток с мистического детектива, ученой монографии, метафизического ребуса, романа о любви, обвитых легендами, мифами, притчами и пересказами, - в такой способ с помощью дописывания возникает блестящая поэма, “настолько безнадежно совершенная, что остается разве что выучить ее наизусть”. Как видим, постмодернистская литература оправдывает ожидание Р. Стража относительно призрака автора, который появляется в своем тексте не как хозяин, а “только на правах гостя”. Склонность к литературной мистификации Юрия Андруховича оказалась и в предыдущем его романе “Двенадцать обручей” (2005), в котором он изображает демонический образ украинского поэта, классика модерной поэзии Богдана-Игоря Антонича, руководствуясь пересмотренными легендами, фикциями и тайнами лемковского края. Время оказало содействие художнику: в условиях, когда “писать становится все тяжелее и наврят или вообще возможно”, единственно правильным творческим методом он избрал для себя ожидание на знак, намек, взмахах, разрешение. Такое разрешение на “Двенадцать обручей”, согласно “биографическим понуждениям”, Андрухович получил от сознания, своего самого мистического ощущения, которое когда-нибудь ему давалось: чувство присутствия умерших людей, в том числе и Антонича. Притронуться в такой способ к субстанции 20- 30-х лет входило в планы писателя: это была ломка стереотипа об Антониче “как порядочного ребенка из порядочной семьи”. Речь шла о создании образа проклятого поэта, подчиненного разным соблазнам - собственно такого Антонича и хотелось Андруховичу. (”Может, нам просто не хватает сорвиголовов в литературной истории, не хватает каких-то камикадзе…”) Текст постмодернистского романа мастерски сплетен из кружева антоничевских цитат, давних пересказов, в частности притчи об Орфее (которая есть предысторией сюжета), межтекстных аллюзий, глубоко интимных переживаний автора единения с Карпатами, где разворачиваются события. Роман, в сущности, стал поиском той границы, где имеют шансы пересечься и те, “которые исчезли из видимой поверхности мира, и те, которые все еще на ней остаются”. Таким образом, за М.Павлишиным, писатель переформулирует религиозный вопрос продолжительности жизни за пределами смерти у вопрос о срединном месте между жизнью и смертью, старается “разыскать границы в не разграниченному единству и преодолеть их”. Также все свидетельствует о нежелании создавать традиционный исторический роман и в Милорада Павича. На широком историческом фоне, где под знаком исчезнувшего Хазарского каганата сошлись в писательской кухне три культуры и религии (иудаизм, христианство, ислам), брошенные автором в баллканнский котел, разворачивается игра в “виртуальный историзм” (Ю.Ковбасенко): поиски псевдокодов ментов, ссылка на несуществующие источники относительно хазарской полемики, библиографические разведки жизни отдельных персонажей. Этой условно-метафизической, виртуальной реальностью Павлин умело манипулирует, вплетая у нее упоминания о конкретно-исторических событиях, датах, фактах из жизни когда-то реально существующих персонажей. Так, для славянина, потомка тех руссов, что получили с Царьграда веру и письменность, отрадно прочитать своеобразный гимн родоначальникам славянской письменности Св. Кириллу и Мефодию, которым посвящены, наверное, наисветлейшие и горчайшие страницы “Хазарского словаря”. Определяющая концепция романа Павлина - культура и история хазарского народа как сновидение, в которое втянутая история человечества - разрешает автору манипулировать временами и пространством. С помощью мифа становится возможным переход от линейного времени к мифологическому: человек оставляет границу конечного и вступает в царство Вечности. В таком просторе можно читать сны от конца до начала, брать за вторником не среду, а четверг, а потом заглаживать шов руками, странствовать во времени вперед и назад. Талантливый читатель воспринимает такую литературу, по выражению В.Набокова, “позвоночником, той точкой художественного наслаждения, где слились Интеллект и Интуиция”: он не только не выпустит из рук ассоциативные нити, соединив все сюжетные линии романа, а и дешифрует текст и выйдет на философские концепции писателя, в частности проблему взаимодействия культур, а также выживание народов, которые стремятся сохранить свое национальное и историческое “я”. Известно, что художественный текст существует лишь в отношениях с другими текстами, поэтому изучение литературы невозможны без учета, как минимум, ее интертекстуальности. Если же вести речь конкретно о произведении Павлина, то уже сам его жанр ( роман-лексикон), а также буквально энциклопедическое разнообразие смешанной там информации обуславливают необходимость выхода за границы собственное интертекстуальности и рассмотрения его под углом зрения гиперрецептивности. Так, например, в “Хазарском словаре” рассмотренный весьма специфический культурный ареал: на Балканы простерлись нити от Гибралтару и Каспию, Киева и Каира, Дамаска и Вены, образовав ту смесь балканской экзотики, которую у Павлина называют “квинтэссенцией постмодернизма”. Также, за мысленным взором Ю.Ковбасенка, Милорад Павлин, как классический постмодернист, совсем не игнорирует еще одного источника интертекстуальности: он использует и традиционное для мировой литературы средство - четко очерченный (иногда выдуманное) единое художественное пространство, где разворачивается действие большинства его произведений, как средство обеспечения их связности (скажем, для Ф.Купера таким пространством был фрон-тир, граница между уже освоенным европейцами востоком и “диким мероприятием” современной территории США, в произведениях В.Фолкнера - это выдуманный маленький округ Йокна-Патофа, которая позднее прислужилась Гарсиа Маркесу как своеобразная модель его Макондо). У Павлина похожую функцию выполняет поствизантийский культурный ареал. События его романов (”Хазарский словарь”, “Внутренняя сторона ветра”, “Последняя любовь в Константинополе” и др.) происходят именно на территориях бывшей Восточной Римской империи, или же Византии, в частности - современной Сербии (”Византийская культура, к которой принадлежит сербская литература, охватывает определенное пространство, в котором я развивался и в котором хотел развиваться. В том пространстве я себя хорошо ощущал, я ощущал себя дома. Речь идет о так называемой Восточной Римской империи…”).





Ну а если Вы все-таки не нашли своё сочинение, воспользуйтесь поиском
В нашей базе свыше 20 тысяч сочинений

Сохранить сочинение:

Сочинение по вашей теме Тайны прозы Юрия Андруховича и Милорада Павича. Поищите еще с сайта похожие.

Сочинения > Сочинения по украинской литературе > Тайны прозы Юрия Андруховича и Милорада Павича
Сочинения по украинской литературе

Сочинения по украинской литературе


Сочинение на тему Тайны прозы Юрия Андруховича и Милорада Павича, Сочинения по украинской литературе