Как видим, Барка, аллегорически описывая тоталитарное общество, моделирует процесс его разрушения, предапокалипсическое состояние. Кульминацией этой модели является история жизнь крестьянской семьи Мирона Катранника, в которой постепенно вымерли все: бабушка Харитина Григорьевна (берегиня матриархального украинского рода), мать и отец, их дети Николай и Аленка. Остался лишь самый молодой побег семьи — Андрейка. Эта большая дружная семья, в которой всегда господствовал строй, взаимопонимание, культ труда и любви, воплотила в своей трагической истории судьбу всего украинского крестьянства, которому суждено было в XX ст. выдержать тяжелое испытание на прочность не только физическую, но и духовную.

Обратим внимание: эта трагическая история семьи связана и с историей их гнезда — крестьянского дома, на который и пришелся первый удар «саранчой из столицы». Дом опустошают до неузнаваемости уже сразу. В этом есть подтекст: для украинского крестьянина разрушение дома означает начало смерти его самого. Вернулась из церкви мудрая и рассудительная Харитина Григорьевна, хранительница семейного уюта, давних традиций, обычаев, веры, — и не узнала всегда белый, нарядный их дом:

А вот — хуже, чем в сарае! Как после землетрясения. Перерыто все и перевернуто, смешано и истоптано. Слеза сбежала по щеке. Догадалась старуха — уже конец наступил. На старость увидела: уничтожен их дом, дом-святыня, где иконы испокон веков освящали хлеб на столе.

Автор обстоятельно останавливается на этом описании неспроста. В миропонимании украинского крестьянства дом всегда был надежным залогом жизни, мира, достатка, воплощением душевной гармонии и защиты («дома и родные стены греют»). В опустошенном, разрушенном, охлажденном свирепыми ветрами доме (этот символический штрих в произведении подчеркивается несколько раз) человек чувствует себя беззащитным, беспомощным, его дух может умереть вместе с опустошением дома. В дальнейшем Василий Барка часто будет прибегать к описаниям таких вот когда-то уютных и нарядных семейных гнезд, а теперь оставленных хозяевами пустот с выбитыми окнами, распахнутыми настежь дверьми, заросшими высоким бурьяном. Целые села превращались в пустыри. Мысли измученной переживаниями за Андрейку, измученной голодом Дарии Александровны приобретают обобщающий вывод о существующем строе:

Будто чужая местность. Немые демоны подменили ее, и серное бешенство желтого князя побило жизнь, оставив темную пустоту. Сады везде вырублены, сами пеньки кое-где торчат по дворикам, среди бурьяна. Все, что цвело, пропало, будто снесенное бурей, пожаром, потопом, нашествием (градация исполняет здесь роль сравнения существующей системы со стихийным бедствием. — P.m.). Превратилось в дикие заросли, похожие на волчьи дебри. Нет ни сараев, ни амбаров, — только разваленные дома. Ни одно землетрясение не могло так уничтожить быт. Среди бурьяна чернеют, свидетели страшного несчастья, одинокие дымоходы — там, где были огни семей с их радостями при невинном детском щебете.

Все разрушено! Стаи грачей кружат везде, над всенародной пустотой, и улетают прочь: на степи, обратно в океан бурьянов.

Следовательно, дом всегда берег теплый и щедрый хлеб, а теперь, чтобы выжить, спастись от людоедов, маленький Андрейка Катранник прячется в землянке. Что же то за строй такой, при котором люди вынуждены жить без тепла и света, как кроты — в земле? Тот строй в восприятии малого мальчика ассоциируется с чумой, потому что Андрейка слышал когда-то от старших, что это она «забирает» людей. Теперь «забрала» у него всех родных какая-то непонятная новейшая «чума», объяснение которой парень пока еще дать не в состоянии.


 






Но этот строй — не абстракция. Это неоднократно напоминает писатель. Его принципы воплощают люди — «партийцы и сельсоветчики с револьверами в карманах, а также милиционеры с револьверами на поясах», «душераздирающие вороны», «ночные каганы», «враждебные ублюдки», какие «наверху царствуют», «разрушители, что ворвались, называя себя строителями света», а дети называют их еще «хлебохапами», «хлеботрусами», «хлебоворами».

В произведении также подчеркивается, что все, кто наверху, около государственной машины, является в первую очередь послушными рабами целой системы, маленькими, но очень необходимыми ей винтиками. Система в любой момент может каждого из этих винтиков выбросить, заменить другими — это подчеркивается в эпизоде с партийцем Гудиной, которого поймали во время посевной с зерном в картузе и ведут на расправу. Мирон Катранник наблюдает это, вспоминая тех, кто теперь «идут под колесо, что сами раскрутили».

Помогал его раскручивать еще один сельский приспособленец, Лукьян, которому суждена была такая же грустная судьба. Односельчане прозвали его «Лукьяном, что голосует «за». Не спасло его бездумное выполнение прислужника всех указаний. Он тоже умирает от голода, как и все обитатели Кленотичей. И в смерти остается таким же: его холодное тело заметает снег, из-под которого продолжает торчать кверху рука, будто она голосует «за».

Среди жертв тоталитарного режима Барка описывает также «наивных Дон-Кихотов коммунизма», которые искренне поверили в большевистские идеи и пытаются на свой лад что-то делать для людей. Например, заведующий курорта Зинченко. Он стал членом партии, чтобы защитить себя, и потому искренне стремится помочь хоть некоторым своим односельчанам. Зинченко освободили. О последующей его судьбе можем только догадываться: за свое сочувствие обиженным он непременно будет репрессирован. О нем Мирон Катранник скажет: «Найдется хороший, так не из их куста вырастет». Трагически складывается и судьба партийного секретаря, который пустил себе пулю в висок, когда получил дежурные директивы из центра Относительно борьбы с кулаками. Конечно, тот смертельный выстрел ничего не изменил, никого не спас, но засвидетельствовал мужество этого человека. «По-своему честный был», — просуммирует еще одну искалеченную жизнь Мирон Даниилович.

Такая же жертва системы — председатель колхоза Вартимец, что «из шкуры лезет», чтобы выполнить партийный план по заготовке хлеба. Мы видим его во время болезненных размышлений — молча, бредет по селу, предчувствуя свой неминуемый арест. Когда-то он позволил себе поверить в обещанный блаженный большевистский рай и теперь понимает свою ошибку.

Эти три истории свидетельствуют о том, что в человеке, который стал частицей партийно-административной олигархии, может остаться и что-то человеческое. Василий Барка воспроизводит разнообразные типы общественного поведения в общей модели тоталитарного общества.