Еще во время Бородинской битвы Толстой подчеркивал, что Кутузов «не делал никаких распоряжений, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему». Но он «отдавал приказания, когда это требовалось подчиненными», и кричал на Вольцогена, привезшего ему известие, что русские бегут. Противопоставляя Кутузова Наполеону, Толстой стремится показать, как спокойно Кутузов отдается воле событий, как мало, в сущности, он руководит войсками, зная, что «участь сражений» решает «неуловимая сила, называемая духом войска». Но, когда нужно, он руководит армиями и отдает приказы, на которые никто другой не осмелился бы. Шенграбенская битва была бы Аустерлицем без решения Кутузова отправить отряд Багратиона вперед через Богемские горы. Оставляя Москву, он не только хотел сохранить русскую армию, - он понимал, что наполеоновские войска разбредутся по огромному городу, и это приведет к разложению армии - без потерь, без сражений начнется гибель французского войска.

Войну 1812 года выиграл народ, руководимый Кутузовым. Он не перехитрил Наполеона: он оказался мудрее этого гениального полководца, потому что лучше понял характер войны, которая не была похожа ни на одну из предыдущих войн. Не только Наполеон, но и русский царь плохо понимал характер войны, и это мешало Кутузову. «Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга». В Петербурге составлялись планы войны, Кутузов должен был руководствоваться этими планами. Кутузов считал правильным ждать, пока разложившаяся в Москве французская армия сана покинет город. Но со всех сторон на него оказывалось давление, и он вынужден был отдать приказ к сражению,  «которого он не одобрял». Что написано Толстым, а пересказать невозможно: все получается плоско и пусто, по сравнении с его словами - единственными, как в стихах:

    * Кутузов, как и все старые люди, мало сыпал по ночам. Он   днем   часто   неожиданно   задремывал;   но   ночью   он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал   и  думал. Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.

 




Если сегодня писатель принесет такую рукопись редактору, то редактор, не колеблясь, подчеркнет слова «сыпал» и «задремывал», как устарелые, невозможные в сегодняшнем языке. И во времена Толстого они уже были такими, но все-таки Толстой воспользовался именно этими словами; более того, они-то и создают вею силу отрывка. Снова, в который раз, Толстой подчеркивает этот один глаз, эту изуродованную голову старого человека, чьи ровесники давно умерли, и Багратион, который был много моложе его, погиб при Бородине, а он все еще несет свою ношу - ответственность за судьбу России - и несет ее одиноко, не понимаемый почти никем…

Но как только он попадает в окружение царя, как начинает чувствовать, что его не любят, а обманывают, ему не верят, а за спиной подсмеиваются над ним. Поэтому в присутствии царя и его свиты на лице Кутузова устанавливается то самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле». Но тогда было поражение - хотя не по его вине, а по царской. Теперь - победа, одержанная народом, избравшим его своим  предводителем.  Царю  приходится  понять это.

    * «Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой-то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели. Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1-й степени».

Толстой называет высший орден государства сперва «маленькой вещицей», а потом «предметом». Почему так? Потому что никакие награды не могут измерить того, что сделал Кутузов для своей страны. Он выполнил свой долг до конца, этот дряхлый старик с одним глазом. Выполнил, не думая о наградах, - он слишком многое знает о жизни, чтобы желать наград. Он кончил свой подвиг. «Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер». Так кончает Толстой последнюю главу о войне.