Работу над "Хранителем древностей" Домбровский начал в 1961 г. Через три года роман был опубликован в "Новом мире". "Проскочил чудом, еще немного, и вообще не прошел бы!" - отмечали позже критики. В 1964 г. имя автора романа было практически неизвестно, но само содержание произведения ясно говорило: он из числа людей, сумевших выстоять в страшном тридцать седьмом. Когда в 1966 г. вышло отдельное издание "Хранителя древностей", виднейший критик русского зарубежья Г.Адамович писал: "...надо надеяться, что в тени Домбровский останется недолго. Это - замечательный писатель, умный, зоркий, душевноотзывчивый и живой. Правдивый, очень много знающий и с большим жизненным опытом. Кто прочтет его книгу "Хранитель древностей", у того не может возникнуть сомнений в его даровитости, при этом не только литературной, но и общей, не поддающейся узкому отдельному определению".

Критик Золотусский, кстати, единственный, кто сумел опубликовать в СССР свой отзыв на первую часть дилогии Домбровского - "Хранитель древностей", выделяет роман писателя в художественном и интеллектуальном плане, считая, что в нем исследуются основные направления эпохи - историческое, философское и психологическое.

"Хранитель древностей" важен и для понимания "Факультета ненужных вещей". На первых же страницах автор рассказывает о своем знакомстве с удивительным деревом - алма-атинским тополем: "Он высок, прям и всегда почти совершенно неподвижен. Когда налетает буран, другие деревья, гудя, гнутся в дугу, а он едва-едва помахивает вершиной. Не дерево, а колоссальная триумфальная колонна на площади". С таким тополем сравниваются постройки архитектора Зенкова, не рушившиеся в самые страшные землетрясения. За этим сравнением, думается, стоит еще и другое - сравнение с внутренней прямотой и стойкостью человека во дни преследований и гонений, - тема, важная для писателя.

В канву романа, взятую из жизни музея с ее проблемами и находками, вплетаются фабульные линии: появление Корнилова в музее, история с "удавом", нахождение и раскопки могильного кургана. Все это дано на фоне событий, происходящих в Римской империи (чему в немалой степени способствует эпиграф из "Жизни Агриколы" Тацита). Находя исторические прецеденты, хранитель Зыбин проводит печальную аналогию с настоящим. "Товарищи, - говорю я всем своим тихим существованием, - я археолог, я забрался на колокольню и сижу на ней, перебираю палеолит, бронзу, керамику, определяю черепки, пью изредка водку с дедом и совсем не суюсь к вам вниз. Пятьдесят метров от земли - это же не шутка!.. Я хранитель древностей... и все! Доходит до вас это слово - древностей? - Доходит, - отвечают они. - Мы давно уже поняли, зачем ты сюда забрался..." Культ насилия становится все более очевидным. Особенно ярко это проявляется в эпизодах, связанных с таинственным удавом, на деле оказавшимся обыкновенным черным полозом.

Бригадир Потапов, говорит об этой истории: "Вот, дорогой товарищ, и все, что было. Признаешь теперь, какие у страха глаза? Сначала в газету попал, себе на шею петлю надел... а из-за чего?" Действительно, опубликованная в газете "Социалистическая Алма-Ата" заметка о сбежавшем из зоопарка удаве, якобы пережившем суровую зиму, повлекла за собой публикацию в немецкой "Фелькишер беобах-тер", что, в свою очередь, заставило Немецкое общество акклиматизации зверей написать личное письмо Потапову, который был немедленно объявлен немецким шпионом. Недоразумение было возведено в событие, и потому упомянутый удав стал отчасти символом удушающей веревки вокруг человека, вокруг людей, вокруг общества. Возникает историческая параллель: как прошлое превращается в настоящее, так и главный герой романа из хранителя древностей алма-атинского музея становится хранителем современного общества.

"Факультет ненужных вещей" начинается с событий, которыми заканчивается предыдущий роман: найденное археологическое золото "уплывает" из музея, хранителя Зыбина под этим предлогом арестовывают (причем арест сулит в случае удачи "открытый алма-атинский процесс на манер московских"), подвергают следственной обработке, но освобождают, ибо в органах Алма-Аты началась чистка и во избежание больших неприятностей некоторых подследственных отпускают. В этом романе есть стихи ("Везли, везли и завезли...", "Пока это жизнь..."), которые сам Домбровский называл прологом и эпилогом. Они как будто связывают воедино все темы романа и самой жизни автора:

...О время, скрученное в жгут!
Рассказ мой возникает тут...
Мы все лежали у стены -
Бойцы неведомой войны,
И были ружья всей страны
На нас тогда наведены.
Обратно реки не текут,
Два раза люди не живут,
Но суд бывает сотни раз!
Про этот справедливый суд
И начинаю я сейчас.
Печален будет мой рассказ.
Два раза люди не живут...

Выбор темы - право и общество - обусловливался авторским представлением о законе, об охране жизни общества, свободы человека от уродливых деформаций. В "Факультете..." деформированное общество исследуется кропотливо и последовательно, слой за слоем снимается порода, как при археологических раскопках. В этом обществе нет никаких правил и норм, ни юридических, ни моральных: они упразднены. И когда Зыбин на допросе напоминает следовательнице Долидзе о правовых нормах, которые вырабатывались тысячелетиями, та с легкостью отвечает: "...Все это факультет ненужных вещей - наука о формальностях, бумажках и процедурах... А нас учили устанавливать истину".

Последствия подобного отношения к закону страшны и необратимы. Домбровский предостерегал: "Во всей нашей печальной истории нет ничего более страшного, чем лишить человека его естественного убежища - закона и права... Падут они и нас унесут с собою. Мы сами себя слопаем. Нет в мире более чреватого будущими катастрофами преступленья, чем распространить на право теорию морально-политической и социальной относительности. Оно - вещь изначальная. Оно входит во все составы нашей личной и государственной жизни. Пало право, и настал 37-й год. Он не мог не настать. Если уничтожать не за что-то, а во имя чего-то - то и остановиться нельзя... Убивай, убивай, убивай! И остановиться невозможно. Просто не на ком: каждый труп врага - начало твоей смерти".




 







Изображая механизм подавления личности, Домбровский показывает "странного" героя - Зыбина, который не прячет своих мыслей и суждений во время подлой и расчетливой охоты за инакомыслящими. Зыбин думает вслух, много и охотно рассуждает. Эта традиция русской классической литературы дает ощущение преемственности эпох. И не случайно писатель делает Зыбина хранителем древнейших ценностей человечества. Мысли и знания хранителя, мудрые, горько-ироничные, изящно-сдержанные, словно почерпнуты им из старинной библиотеки, где в тишине залов, в мерцании свечей на полках стоят тисненные золотом древние фолианты.

Зыбин выбирает свой путь: несмотря на страдания и потери, он остается честен. Попав под пресс государственного механизма, герой не теряет умения любить, понимать, жалеть.

Диалог между следовательницей Долидзе и подследственным Зыбиным:

"- Вас-то мне очень жалко!

- Нас? - спросила она тупо.

- Да нет, черт с вами со всеми! Вас одну жаль! Одну вас, Тамара Георгиевна!.. Молодость вашу, свежесть, а может быть даже и душу, - все, все жаль!.." - весьма примечателен, ибо для Домбровского особо важна вера в нравственное начало в природе человека.

Свои душевные силы Зыбин черпает не только в самом себе, для него (как, впрочем, и для самого писателя) нравственной опорой было христианство. Работая над дилогией, Домбровский изучил огромное количество книг о зарождении христианства. В частности, его интересовал суд над Христом.

Исследованием судебного процесса над Иисусом в романе занимается отец Андрей (он пишет книгу о далеких событиях). В процессе изысканий о. Андрей установил, что помимо Иуды был еще один предатель, не явный, а тайный, и что без него, без его показаний, не смогли бы осудить Христа. И кем был тот, второй, так и осталось тайной.

Эта история о тайном предательстве имеет прямое отношение к судьбам героев, и прежде всего к судьбе Корнилова.

Сослуживец Зыбина Корнилов, попав в спровоцированную ситуацию, сначала пытается как-то лавировать. Но с организацией, сделавшей шантаж одним из методов своей работы, это не удается, и Корнилов становится осведомителем по кличке Овод. Домбровским подмечен парадокс: романтический герой становится предателем, потому что сам донос оказывается делом благородным в обществе классовой целесообразности. Судьба Корнилова и страшна, и жалка одновременно. Вспоминается эпиграф, взятый из Гоголя: "Он умер и сейчас же открыл глаза. Но он был уже мертвец и глядел как мертвец". Давняя история тайного предателя вновь повторяется.

"- Что со вторым было - никто не узнает... Ох, сколько бы я дал, чтобы узнать!" - мучительно размышляет Корнилов.

Домбровский расставляет акценты таким образом, что Корнилова, по сути предавшего Зыбина, нельзя назвать палачом - трудно в этой ситуации делить людей на палачей и жертв. История сокамерника Зыбина - Александра Ивановича Буддо, привезенного за получением нового срока, - зеркально отражает происшедшее между Зыбиным и Корниловым. Но Буддо не зол на мальчишку, написавшего донос, потому что знает, что того шантажировали.

В основе этих эпизодов лежит случай, происшедший с самим Домбровским: человек, которого он спас от инкриминировавшегося ему политического дела, предал его. Писатель не скрывал своего намерения если и не уничтожить предателя, то по крайней мере крепко наказать его. Спустя много лет он встретил его, и произошло объяснение: "...Он весь дрожит и кричит: ты был всегда один, у тебя никого и ничего не было дорогого, ты всегда был как бродяга и босяк, ты никого не любил никогда и сам никому не был нужен, а у меня жена была, семья, они бы без меня погибли..." Рассказывая эту историю В. Непомнящему, на его вопрос: "Что же ты с ним сделал?" - Юрий Осипович ответил: "Ну что с ним можно сделать... Он был уже убит, понимаешь ты? Не убивать же его второй раз... Что сделал... Ничего не сделал". Вот это умение понимать и прощать у Зыбина от автора.

На заключительной странице романа писатель заставляет взглянуть на ту лавочку, где собираются вместе "выгнанный следователь, пьяный осведомитель по кличке Овод и тот третий, без которого эти двое существовать не могли", не только с головокружительной высоты Марса, а именно с той, с которой можно увидеть и зэка, и стукача, и следователя - увидеть, понять, пожалеть.

Этих троих на листе картона нарисовал для Истории странный художник: "На нем был огненный берет, синие штаны с лампасами и зеленая мантилья с бантами. Так он одевался не для себя и не для людей, а для космоса, Марса и Меркурия, ибо это и был "гений I первого ранга Земли и всей Вселенной - декоратор и исполнитель Театра оперы и балета имени Абая Сергей Иванович Калмыков"".