Дмитрий Нехлюдов не только закономерно завершает галерею толстовских героев, искавших смысла жизни на пути сближения с народом, но и включается в ряд тех «выламывающихся» из своего класса людей, которые стали излюбленными типами Толстого после перелома в его мировоззрении и которых так любил изображать М. Горький. Они, эти «выламывающиеся» люди, были нетипичны как представители своего класса, но именно в них выражались существенные признаки времени, когда «все переворотилось».

Правда, Толстой, верный основам своего мировоззрения, подчеркивает как главную - нравственную сторону переворота, совершающегося в сознании его «воскресающих» героев. Но существенно важно то, что жизнь господствующих классов изображается им как потерявшая всякий смысл, как лишенная оправдания. Чтобы найти этот смысл, надо решительно порвать со своим классом, вступить в непримиримый конфликт со всем существующим строем. Толстой разрабатывает эту проблему, всецело находясь в рамках критического реализма. Однако характерной чертой нового искусства - искусства социалистического реализма - также был этот не только беспощадно критический, но уничтожающий взгляд на жизнь господствующих классов.

В том, что жизнь народа, «большого света», как говорит автор «Воскресения», - поставлена в центр большого эпического полотна, а героиней романа стала женщина из «низов», не только сказался демократизм Толстого, но ярко проявилась общая тенденция развития демократической литературы. Истоки этой тенденции восходят ко времени утверждения реализма как художественного метода в творчестве писателей «натуральной школы»; особенно широко она развилась в демократической литературе 60- 70-х годов. Крестьянская масса, которая сознает свое кабальное положение, ненавидит господ и управляющих, впервые у Толстого появляется в «Воскресении».

Подлинный переворот совершил в постановке этой темы М. Горький, который изобразил трудовой народ как сознательного творца истории, ставшего таковым в процессе революционной борьбы. Толстой был далек от горьковской постановки вопроса. Сила его позиции заключалась в том, что последовательно демократический, «крестьянский» взгляд на вещи определяет всю идейную и художественную концепцию его последнего романа. Художественный принцип: народ - «предмет» искусства, - принцип, который в русской Литературе отстаивали писатели революционной демократии, Толстым впервые столь отчетливо был заявлен в период работы над романом «Воскресение». Ныне мы видим, что это было то наследие, без освоения которого оказалось немыслимо и новое искусство, искусство социалистического реализма.

Великая историческая эпопея Л. Н. Толстого не только не уходит в прошлое, но обретает новую жизнь в умах и сердцах новых поколений читателей, мощно воздействует на литературу.

В 1960 году, в замечательном «Слове о Толстом», Л. М. Леонов говорил:

 





«Подобно тому как Пушкин открыл нам волшебную музыку родной речи, Толстой с ее помощью беспримерно выразил заветные дела, радости и печали русских, в том числе их былинный поединок с многоязычной поднаполеоновской Европой!  а на их историческом образце показал столько раз проверенную с тех пор механику героического преображения в борьбе за правое дело - как наций, так и отдельных мирных душ вообще».

С особенной силой толстовская традиция в разработке военно-патриотической темы зазвучала в годы Великой Отечественной войны. Недаром впоследствии, обращаясь к этим годам, один из крупных наших прозаиков, Константин Федин, среди центральных эпизодов оставшегося незавершенным, к сожалению, романа «Костер» выдвигает посещение героем Ясной Поляны - святыни национального духа и национальной культуры.

Жанр романа-эпопеи, открытый Толстым для искусства нового времени, воплотился в самых выдающихся творениях русских писателей, прежде всего в «Тихом Доне» М. Шолохова. По замечанию исследователя, Шолохов «утверждает все те великие общечеловеческие и общемировые истины - любовь, нравственность, жизнь,- которые есть прерогатива романов-эпопей вообще».

Сам Шолохов сказал как-то, что писать правду не легко, но этим не ограничивается писательское предназначение,- сложнее писать истину, Истина же - в глубинном постижении народного характера. Вспомним в этой связи, что в Севастопольских рассказах Толстой провозгласил правду героем своего повествования, а потом, в эпопее, старался писать, по его собственным словам, «историю народа». Он раскрывал именно основы национальной жизни, истину народного характера, как она проявляется в простом солдате-добровольце, партизане Тихоне Щербатом (и Платоне Каратаеве тоже) и в полководце Кутузове. У Шолохова в его замечательном рассказе Андрей Соколов спасает ребенка. В новых исторических условиях повторяется ситуация с Пьером Безуховым, спасающим ребенка в московском пожаре 1812 года.

Конечно, главное условие для творческого восприятия толстовских художественных и этических открытий для русской литературы заложено в одном из определяющих ее качеств - народности, подлинном демократизме. Порой прямые переклички с Толстым, которые не могут не броситься в глаза в лучших произведениях русской литературы о войне, объясняются прежде всего не как прямой результат чтения Толстого, а именно этим общим, при всех исторических переменах, главным источником творчества.

Вместе с тем художественные открытия Толстого предоставляют русской литературе на всех этапах ее развития, в том числе и сегодня, богатейший материал для размышлений о путях, способах изображения человека на войне. Усваивается опыт автора Севастопольских рассказов с их пристальным вниманием к «окопным» будням войны, к глубинному анализу психических состояний человека и таких категорий поведения в смертельно опасных условиях, как страх и храбрость, честолюбие и полное душевное бескорыстие, тщеславие и подлинная слава, индивидуализм и чувство армейского товарищества, воинского долга, патриотизма и т. д. Классическим примером интенсивной разработки военной темы в духе традиций Толстого предстает «Разгром» А. Фадеева. А если говорить о недавнем времени, то нельзя не упомянуть романы и повести Ю. Бондарева, В. Быкова. Этим писателям присуща и такая толстовская черта, как указанная Чернышевским «чистота нравственного чувства».