Творчество Муравьева с его культом личности и чувства, с его «поэтикой сладостного» (Гуковский) в значительной степени оставалось в пределах развивающегося сентиментализма. Но явное предпочтение Шекспира французским драматургам («Против него все французы - живописцы в миниатюре и едва ли живописцы»); понимание античного искусства как выражения не общечеловеческих (во все времена и для всех народов) качеств, а конкретно-исторического национального периода приближает его к взглядам, характерным для эпохи романтизма. И совсем уже в романтическом духе звучит его требование полного раскрепощения творческого процесса от рационалистических пут в рукописи:

    * Не размышление творит
    * Своим исчисленным и соразмерным шеством,
    * Но чувствование всесильным сумашеством
    * Чудес рождение скорит
    * и утверждение теории гениальности поэта в стихотворении «Сила гения»:
    * Не может тяжкий труд и хладно размышленье
    * Мгновенным гения полетам подражать…





    * Сей огнь божественный, сие одушевленье,
    * Которое творит,
    * Он, он его своим возлюбленным дарит.

По поводу стихотворения И. И. Дмитриева «Ермак», где в оссиановском духе изображался пейзаж, выведены были шаманы и пр., Белинский писал: «Дмитриев потому только не был прозван романтиком, что тогда не существовало еще этого слова». Думается, что это определение великого критика в еще большей степени применимо к приведенным выше стихам Муравьева.

Если творчество Муравьева и особенно его воздействие на формирование литературно-эстетических взглядов писателей и поэтов последних десятилетий XVIII века подобно айсбергу (на поверхности лежит их меньшая часть), то к М. II. Карамзину такое сравнение вряд ли применимо. Писатель за какое-нибудь пятилетие стал признанным авторитетом, объявлен исследователями главой русского сентиментализма в его «дворянском» варианте, сплотил «организационно» (вокруг своего журнала) наиболее заметные литературные силы России.

Останавливаться здесь на характеристике особенностей творчества Карамзина нет необходимости: они хорошо и достаточно полно прослежены в многочисленной литературе о нем в дореволюционное и, особенно, в советское время. Но обратить еще раз внимание на противоречивость и изменчивость эстетических взглядов и самого творчества писателя будет целесообразно. Карамзину в конечном итоге оказался узок «заячий тулупчик» сентиментализма (Г. П. Макогоненко). Это справедливо. Но он мог оказаться ему узким еще до того, как он его надел.