Произошедший в августе 1991 года раскол Союза писателей организационно удостоверил распадение единого, по видимости, литературного процесса в стране как минимум на два неслиянных потока: "демократический" и "патриотический". Многим казалось тогда, что ситуация апартеида, т. е. вынужденно совместного, но раздельного существования двух культур в одной национальной культуре, не сможет продлиться долго. Но прошли годы, и тенденция к отчуждению лишь упрочилась, с тем лишь важным уточнением, что былой накал идеологического противоборства сменился стойким взаимным равнодушием, привычкой не интересоваться тем, чем заняты, о чем пишут литераторы, придерживающиеся иных, чем наши собственные, политических или эстетических взглядов. Положение еще более усложнилось, так как, во-первых, и "демократическая", и "патриотическая" словесность разделились на изолированные друг от друга "фракции", а во-вторых и в-главных, за это же время сформировался и массив так называемой коммерческой литературы, представители которой, стремительно завоевав книжный рынок, все менее и менее нуждаются в одобрении (или хотя бы во внимании) со стороны критики, традиционных журналов и литературного сообщества в целом.

На наш взгляд, эта многоукладностъ современной русской литературы заслуживает спокойного и серьезного обсуждения. Мы обратились к нескольким прозаикам и критикам с просьбой ответить на ряд вопросов. В какой мере вам профессионально и по-человечески интересно то, что происходит в "соседних" сегментах словесности? Оцениваете ли вы отмеченную многоукладность в литературе как знак общественно-культурного неблагополучия или как нечто само собой разумеющееся, естественное? Считаете ли возможным (и желательным) "диалог" между отчуждившимися друг от друга ветвями современной словесности? Благодарим всех, принявших участие в обсуждении.

Лев Аннинский

Как отпрыск двух бродячих народов, приросший к земле, я с особенной преданностью вживался во все русское и из верующего коммуниста сделался в конце концов фаталистом.

Посему всякие пертурбации в "верхах" я воспринимаю как смену погоды, а все, чем отвечают на это "низы", - как естественную реакцию почвы на то, что изливается сверху (наверх же возносится - из той же почвы).

Я был уверен, что перемена флагов, гербов и титулов в Кремле и прочих акрополях не помешает работе литературы, тем более что на литературу излилась долгожданная гласность. Я надеялся, что читатель, за десятилетия засухи привыкший извлекать из литературы подтекст, не оставит этого занятия. Я не ожидал, что читатель выбросит эти подтексты вместе с текстами. Я был наивен - и насчет читателей, и насчет писателей. Что писатели из республик развалят общий Союз, это еще можно было предположить. Но что в самой Москве

192

писатели развалят собственную организацию, - такое безумство мне и в голову не приходило.

Ну, погода она и есть погода. Сидя под зонтиком, я надеялся, что меня все это не коснется.

Коснулось.

В 1991 году пришла бумага с предложением "определиться": листок, разделенный надвое по вертикали. Слева были, кажется, "демократы", справа "патриоты", не помню: я не вникал. Я поставил от своей фамилии стрелки в оба конца и приписал, что мне мерзит этот раскол.

Поэт, возглавлявший фракцию "демократов", встретив меня, сказал:

- Шутить изволишь? А мы твои шуточки восприняли всерьез. Тебе все равно, в каком союзе быть? Так мы тебя вписали в наш. Прими поздравления.

Так я оказался в "демократическом" союзе писателей (не могу воспроизвести его официального названия - оба союза назвались почти неразличимо).

На мою работу критика это не повлияло.

Если чей-то текст мне интересен, то независимо от того, кто его написал: "демократ" или "патриот". Если кому-то интересен мой текст, я даю его читать (или публиковать) независимо от того, "справа" просят или "слева".

Не надо повторять: "Чума на ваши оба дома" - после чумы вообще ничего не будет. Надо лечиться.

Конечно, есть нюансы в диагнозах. Например, я публиковался в "Московских новостях", "Известиях", "Огоньке", "Знамени" и даже в еврейских газетах, - и ни один "патриот" ни звуком не попрекнул меня этим, однако стоит хоть строчку обронить в газете "День" или "Завтра", как "демократы" подступают с допросами:

- Ты что, с ними?! Как ты можешь иметь с ними дело? Да мы с ними на одну делянку не сядем!

Сядете, господа. Потому что делянка у нас с вами (с "ними") общая. И нары будут общие, если сядем. И почва одна. И в случае землетрясения проваливаться будем все вместе. И в случае засухи сдохнем тоже вместе. Разве что кто-то рванет на другую "делянку". Но с теми и разговора не будет -• негде вести.


 





Не зарекаясь от землетрясения, замечу, что засуха действительно подступает. "Сформировался массив так называемой коммерческой литературы, представители которой, стремительно завоевав книжный рынок, все менее нуждаются в одобрении (или хотя бы во внимании) со стороны критики, традиционных журналов и литературного сообщества в целом".

Все верно. Литературная коммерция в нас не нуждается.

Так ведь и я сроду не нуждался в их коммерческой продукции.

Квиты.

Я понимаю, что и из их потока можно извлечь бездну интересного. Надо только в этот поток лезть. Иногда зажимая нос, иногда зажмуриваясь, иногда рискуя увязнуть. Мы не привыкли. Из высоколобых критиков один Дм. Урнов, помнится, пытался разгадать связь массового спроса и "последней истины". Не выдержал, рванул в Штаты.

Я рвануть не могу. Прирос фатально.

Поэтому сижу у "коммерческого моря" и жду погоды. Это успокаивает. Особенно когда доносятся издали звуки дележки между "союзами писателей". Или когда тебе говорят, что там взаимное равнодушие после драки.

Петухи тоже ходят с видом стойкого взаимного равнодушия, прежде чем запрыгать, выклевывая друг другу глаза.

Что же нам делать?

Да, говоря блоковскими словами, пора приниматься за дело, за старинное дело свое.

Читать тексты, думать над ними, высказываться.

Где высказываться? Там, где захотят слушать. А если нигде не захотят? Ну, так помолчим. Я фаталист.

Роман Арбитман

Разглядывая сегодня уличный книжный лоток, на котором, приодевшись в пестрые глянцевые переплеты, трогательно побратались Михаил Булгаков, Джеймс Хедли Чейз и Анатолий Иванов, я вспоминаю мрачноватую американскую шуточку: "Бог создал людей разными, а мистер Кольт уравнял их..." Этот древний, еще времен фронтира, заокеанский афоризм парадоксально соответствует нынешней литературной ситуации в России, если только заменить "людей" на "авторов", а "Кольт" - на "книжный рынок"...

Столь очевидное еще в начале 90-х идеологическое деление современных нам писателей на "демократов" и "патриотов", формально не потеряв смысла (текст, напечатанный в "Молодой гвардии", по-прежнему немыслим в "Знамени", и наоборот), сегодня вынужденно отошло на далекую периферию нашей реальности, в область тончайших материй, легко уступив первенство намеренно-грубой издательской селекции по принципу "продажность/непродажность". Рынок дал одинаковый шанс на место под солнцем любому из пишущих, вне всякой зависимости от его ответа на сакраментальный анкетный вопрос: "Что вы делали в ночь с 19 на 21 августа?" Во времена стремительно подешевевших идеологий и резко вздорожавшего бакса "либералы" вместе с "патриотами" вдруг оказались в одинаковой стартовой позиции Все былые писательские заслуги перед молодой российской демократией


(или перед старым сталинско-брежневским тоталитаризмом - у кого там что имелось в загашнике), ярко вспыхнув, сгорели, словно нули на денежных купюрах старого образца.

Кстати говоря, острую нехватку этих самых презренных купюр одновременно ощутили по обе стороны литературных баррикад. Бытие определило сознание.

Считанное число писателей-"зубров" (вроде упомянутого во первых строках создателя опупеи "Тени исчезают в полдень") сегодня удержались на плаву за счет массовой ностальгии и коллективных воспоминаний о допотопных телесериалах. Перед остальными отечественными авторами, привыкшими зарабатывать себе на булку с маслом сочинительством, замаячили всего три дорожки. С одной стороны - красивая честная бедность. С другой стороны - безоговорочная сдача Маммоне ("эче-ленца, прикажите, аппетит наш невелик!"). И где-то посередине - путь тонкого компромисса между гордо мятущимся творческим "я" и железной потребностью рынка.

Строго говоря, понятие "честной бедности" тоже оказалось вполне рыночной категорией: репутация писателя, чуждого мирских соблазнов и потому гневно отвергающего заразу коммерции во имя свободы самовыражения (заумь - радость, внятность - гадость; дух шныряет, где хочет), ныне более-менее конвертируема. При правильной постановке дела вышеупомянутый modus vivendi сегодня притягивает к умеющему себя подать автору кое-какое вспомоществование в виде зарубежных грантов и командировок. С такими хилыми деньгами не наживешь, конечно, палат каменных с евроремонтом, однако же и обращение непреклонного стоика-литератора в подобие полуголодного клошара ("Месье, же не манж па... Подайте на пропитание бывшему делегату последнего съезда Союза писателей СССР!") - вовсе не обязательное следствие верности собственной клочковатой натуре.

Второй из названных путей к счастью - то есть поспешное обращение сочинителя к литературной коммерции - приносит, разумеется, более устойчивый дивиденд. Выход идеален для неофитов, однако для авторов "с биографией" он считается немножечко стыдным. "Феномен лотка" (для простоты назовем явление так) вывернул наизнанку вчерашние ценностные ориентиры. Раньше рядовой писатель душу готов был заложить-перезаложить, чтобы как-то выбиться из общего литературного потока и угодить под обложку престижного толстого журнала с именем. Одна публикация в "Новом мире" уже считалась гостевым билетом в Пантеон, две-три публикации твердо гарантировали строчку в грядущей "Истории русской литературы XX века". Теперь же процесс пошел вспять: некоторые авторы толстых столичных журналов начали конфузливо заглядываться на своих пронырливых коллег-коммерсантов. Покамест итоги подобного "заглядывания" скорее забавны, нежели успешны. Да простит меня экс-пермяк Анатолий Королев,
который почти два десятилетия назад дебютировал в свердловском альманахе "Поиск" детективной повестью "Ловушка на ловца" (о борьбе гнусной белогвардейской контрразведки с большевистским подпольем), затем напечатал в "Урале" добротный роман "Блюстители небес" в жанре science fiction, потом твердо сменил литературную ориентацию вместе с пропиской, взявши курс на так называемую серьезную прозу, а сейчас так же твердо решил переквалифицироваться - увы, пока неудачно, отвык! - обратно в детективщика и фантаста. Да не обидится на меня также плодовитый автор Александр Бородыня, ранее заполнявший журналы своими долгоиграющими мовизмами, а ныне явленный на лотках в виде автора умопомрачительного опуса "Сияющий вакуум", на фоне которого поблекло даже сочинение признанного патриарха советского научно-фантастического маразма А. П. Казанцева "Клокочущая пустота". Да не рассердится на меня также опытный прозаик Руслан Киреев, чьи сексуально-исторические очерки из жизни великих людей (кто с кем, когда и почему - вот она, "золотая жила", найденная писателем!) с некоторых пор, кажется, превратились из легкого приработка в основную специальность. Да не потребует от меня сатисфакции подававший надежды некогда "сорокалетний" (это термин, не возраст) писатель-моралист Анатолий Афанасьев, заваливший книжный рынок наспех сочиненными триллерами о грешных женщинах и бедных хамах, где - наперекор законам жанра! ничего с собой поделать автор не может! - на один так-сяк динамичный эпизод в стиле action приходится по два километра старческого брюзжания о том, насколько пакостная жизнь настала при попустительстве подлых рыночников... Список авторов, которые окунулись сегодня во вторую из крайностей и особых лавров не стяжали, можно продолжать еще долго. А о том, насколько страшна жизнь превращаемых которых "перемешалась кровь", в свое время писал Юрий Тынянов - разумеется, про других людей и совсем по другому поводу, нежели наш.

Третий путь, путь компромисса, - для писателя самый трудный, но и самый выигрышный в итоге. Умение заинтересовать широкого читателя и одновременно не испортить свое высокое реноме в литературе есть высший пилотаж, доступный немногим. На мой взгляд, покойный Грэм Грин был не просто хорошим, а великим писателем именно оттого, что умел пройти точно по узкой грани между просто "развлекательным чтивом" и просто психологическим романом: все детективы Грина были исполнены иронии и психологически глубоки; во все "обычные" свои романы писатель филигранно внедрял атрибутику массовых жанров.