Жуковский особенно часто употребляет два эпитета: тихий и тайный,- придающих своеобразный колорит его поэзии. Вот ряд примеров: тихая Славянка, тихое небо, тихие сени (леса), тихий блеск (заката), тихая гармония (ручья). Этот эпитет, сообщающий какую-то «приглушенность» самым разнообразным предметам и явлениям, о которых говорит поэт, глубоко отвечает мотиву тишины, проходящему через всю поэзию Жуковского:

    * Ты предо мною       
    * Легла на горы тишина;
    * Стояла тихо (…)       
    * Утих и лес дремучий.
    * Ты удалилась,
    * Как тихий ангел; (…)           
    * («Громобой»)
    * Тихая ночь!..
    * («9 марта 1823»)

Эта тишина у Жуковского наполняется таинственным содержанием: «таинственный посетитель» исчезает «безответно и безгласно», уводя нас за собой… Поэтому эпитет тихий, естественно, сочетается у Жуковского с эпитетами тайный, таинственный: тайная страна, тайная жертва, тайная робость. В романтическом стиле Жуковского было такое, что ушло вместе с его пассивным, мистическим романтизмом. Но основные достижения поэтического языка поэта-романтика были усвоены последующей русской литературой.

Велико значение Жуковского и в истории русского стиха. Он обогатил русскую ритмику, показал ее неисчерпаемые возможности. Это было признано современной Жуковскому критикой. «Ни один русский поэт не писал у нас метрами столь многоразличными»,- отметил Н. А. Полевой. Тот же критик верно указал и на особенность стиха Жуковского: «…это музыкальность стиха его, певкость, так сказать - мелодическое выражение, сладкозвучие». Именно это качество стихов Жуковского позволило Пушкину сказать об их «пленительной сладости».


 




До Жуковского в русской поэзии господствовали двусложные размеры, особенно ямб, а трехсложные (дактиль, амфибрахий, анапест) были большой редкостью. Это придавало стиху метрическое однообразие. Жуковский начал широко пользоваться трехсложными размерами, в частности амфибрахием. Этот метр он применял и в лирических стихотворениях («Ночь», «Море»), и в балладах («Эолова арфа»). Реже пользовался он дактилем («Рыцарь Роллон») и анапестом («Замок Смальгольм, или Иванов вечер»). Большое внимание Жуковский уделил гекзаметру, применяя его в различных жанрах (не только в героических, но и в бытовых, шуточных) и в различных вариантах (см., например, стихи на смерть Пушкина: «Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе…», 1837). Помимо традиционных размеров, Жуковский создавал новые формы стиха, сочетая в них различные метры («К ней») или отказываясь от строгого метра в пользу вольного стиха («9 марта 1823»).

Богатства стиховых форм Жуковский достигает не только употреблением различных размеров, но и разнообразием их использования. В традиционных ямбах и хореях он сочетает стихи различной длины: от одностопных до шестистопных. Необычно звучит, например, баллада «Узник», в которой стихи четырехстопного ямба сменяются одностопными стихами:

    * За днями дни идут, идут…
    * Напрасно;
    * Они свободы не ведут
    * Прекрасной;
    * Об ней тоскую и молюсь,
    * Ее зову, не дозовусь.

Поэт умело пользуется ритмическими вариантами стихотворных размеров, например переносом ударения на безударный по схеме размера слог («…Жизнь и поэзия - одно»).

Исключительно богата строфика Жуковского, в области которой он совершает своего рода революцию. Достаточно просмотреть его баллады, чтобы убедиться в этом. Почти каждая баллада написана своей строфой, если иметь в виду не только способ рифмовки, но и метрическую форму строфы («Узник», «Эолова арфа»).

Многообразные средства поэтического выражения, которыми Жуковский обогатил русскую литературу, были подчинены задаче глубокого анализа сложных и противоречивых душевных движений, познания внутреннего мира человека. Стихи Жуковского «шли из сердца и к сердцу; они говорили не о ярком блеске иллюминаций, не о громе побед, а о таинствах сердца, о таинствах внутреннего мира души…» . В этих словах В. Г. Белинского отмечена основная заслуга Жуковского перед русской литературой.