Итак, Бэла подошла к Печорину и, по обряду, пропела ему что-то «вроде комплимента».  Красота ли ее произвела впечатление, или Печорин не хотел нарушать свадебного обряда - но ответил он именно так, как следовало, как ждали хозяева: «встал, поклонился ей, приложив руку ко лбу и сердцу» Вероятно, здесь и то, и другое. Конечно, Печорин не мог не обратить внимания на шестнадцатилетнюю красавицу. Он «в задумчивости не сводил с нее глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала. Только не один Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные. Я стал вглядываться и узнал моего старого знакомца Казбича».

История любви «дикой» девушки-горянки и русского офицера к 1838 году, когда была написана «Бэла», никак не могла считаться новой в литературе. Об этом писал Пушкин, и сам Лермонтов в ранних стихах, и многие писатели. Треугольник: Казбич - Бэла - Печоринд или, иначе говоря: горец- горянка - европеец - встречается во многих восточных повестях и поэмах. Героине так и полагалось: иметь поклонника из «своих», чтобы, отвергнув его, тем сильнее доказать свою любовь к европейцу. Сюжет, избранный Лермонтовым, почти банален. Лермонтов не открывает ничего нового ни в нравах и обычаях Кавказа, ни в отношениях людей - и тем заметнее, что никто из писавших до него не увидел и не понял того, что увидел и понял он; никто не описал так, как он. Мы еще вернемся к задаче, которую он ставил перед собой. Пока все идет, как у других писателей. Все, кроме манеры повествования.

Рассказ Максима Максимыча о Казбиче - вполне в характере штабс-капитана. Привычное недоверие и полупрезрение к горцам смешивается с восхищением; Максим Максимыч~ оценивает Казбича со своей узкопрофессиональной точки зрения: «. .. не то, чтоб мирной, не то, чтоб не мирной. .Подозрений на него было много, хоть он ни в какой шалости не был замечен. . . рожа у него была самая разбойничья. . . А уж ловок-то, ловок-то был, как бес». Даже на лошадь Казбича Максим Максимыч переносит эту смесь привычного осуждения и невольного восторга: «Лучше этой лошади ничего выдумать невозможно. . . как собака бегает за хозяином, голос даже его знала! Бывало, он ее никогда и не привязывает. Уж такая разбойничья лошадь! ..».  Наблюдательный и осторожный Максим Максимыч заметил, что у Казбича «под бешметом надета кольчуга». Видимо, и Казбич предполагал, что на свадьбе не все, может быть, пройдет мирно, и приготовился к неожиданностям. Это еще более насторожило Максима Максимыча, и, выйдя проверить своих лошадей, он подслушал разговор Казбича с Азаматом. Собственно, на сей раз подозрения его не оправдались: «О чем они толкуют?» - подумал он, - «уж не о моей ли лошадке?» Разговор, однако, оказался о другом и был так занятен, что штабс-капитан, не колеблясь, «присел. . . у забора и стал прислушиваться».

«- Славная у тебя лошадь! - говорил Азамат: - если б я был хозяин в доме и имел табун в триста кобыл, то отдал бы половину за твоего скакуна, Казбич!»

Казбич в ответ рассказывает прекрасную и героическую историю о том, как конь его спас. Удивительно: после неторопливой, простой, чисто русской речи Максима Максимыча рассказ Казбича, написанный Лермонтовым, конечно, по-русски, производит впечатление написанного на другом языке. Лермонтов не злоупотребляет «восточными» словами: «абреки», «гяуры», «аллах» - и один раз Казбич говорит: «Иок, не хочу (курсив Лермонтова. - Н. Д.) -а больше и нет таких слов. Но строй фраз, стилистическая окраска речи Казбича таковы, что слышишь и его - страстного горца, говорящего на родном языке, - так же ясно, как Максима Максимыча.

«Прилег я на седло, ПОРУЧИЛ СЕБЯ АЛЛАХУ и в первый раз в жизни ОСКОРБИЛ КОНЯ ударом плети. КАК ПТИЦА НЫРНУЛ ОН между ветвями.. .» (Выделено мною. - Н. Д.). Лермонтов всего только переставляет привычный для нашего уха порядок слов в предложении (это называется инверсией): вместо «я прилег» - «прилег я», вместо «он нырнул как птица» - «как птица нырнул он…» И - непривычные для русского слуха: «поручил себя аллаху», «оскорбил коня ударом плети».

Достаточно вспомнить, что закон аллаха позволял горцу иметь несколько жен и что жену можно было просто украсть, чтобы понять мужскую правоту Казбича. Какими бы огненными глазами он ни смотрел на Бэлу, - не жена была ему другом, опорой, поддержкой в тех условиях и в то время, когда он жил; другом был конь. Конечно, категорический отказ Казбича, да еще выраженный весьма резко: «Поди прочь, безумный мальчишка! Где тебе ездить на моем коне? . .»- отказ этот оскорбил Азамата, и он сначала бросился на оскорбителя с оружием, а затем вбежал в саклю «в разорванном бешмете, говоря, что Казбич хотел его зарезать. Все вскочили, схватились за ружья - и пошла потеха».


 



Длинный, хотя и страстный, но медленный разговор Казбича с Азаматом сменяется быстрой, краткой сценой: «Крик, шум, выстрелы; только Казбич уж был верхом и вертелся среди толпы по улице, как бес, отмахиваясь шашкой». Мы еще раз убеждаемся в прозорливости Максима Мак-симыча: заметив, где поставили лошадей, он смог «поскорей убраться», когда «пошла резня». Печорин вовсе не так осторожен: он хотел бы узнать, «чем кончится», но смиряется перед доводами Максима Максимыча: «…уж верно кончится худо; у этих азиатов все так. . .». Мы уже успели забыть об Авторе, и авторское «я» воспринимаем теперь как «я» Максима Максимыча. Но Автор здесь, он слушает вместе с нами, время от времени возникает и его «я». Зачем Казбич увез Бэлу? Любил ли он ее по-своему и хотел отнять у Печорина - или она была для него только орудием мести? Во всяком случае, увидев, что его догоняют, убедившись, что пуля Печорина перебила ногу его лошади, он не пощадил Бэлу и «занес над нею кинжал». Ни догнать Казбича, ни убить его не удалось, а Бэла «лежала неподвижно, и кровь лилась из раны ручьями». Даже и теперь, в искреннем горе, Максим Максимыч по привычке продолжает ворчать: «Такой злодей: хоть бы в сердце ударил - ну, так уж и быть, одним разом все бы кончил, а то в спину самый разбойничий удар!»


Рассказ Максима Максимыча о болезни Бэлы опять напоминает «Завещание»: «скажи. . . что плохи наши лекаря». Когда смертельно раненную Бэлу привезли в крепость, лекарь был «хотя пьян, но пришел; осмотрел рану и объявил, что она больше дня жить не может; только он ошибся. » Автор был в свое время разочарован благополучным концом истории Бэлы и Печорина; теперь и он, проникнутый состраданием и жалостью, хотел бы благополучного исхода. Слова Максима Максимыча о том, что лекарь ошибся, наполнили его надеждой.

Может быть, так состоялась победа Бэлы над Печориным: неграмотная «дикарка», жившая одной любовью, добровольно подчинившаяся хозяину, повелителю - возлюбленному, оказалась перед смертью гордой женщиной, полной человеческого достоинства. Ее душевная жизнь ограничивалась только верой - и эту веру Бэла нарушила во имя любви, но перед смертью она победила свою любовь. Может быть, и Печорин понял ее победу.

Как ни странно это звучит, но болезнь и смерть Бэлы опять на время заполнили жизнь Печорина - жалостью, заботой, любовью. Максим Максимыч «во все время не заметил ни одной слезы на ресницах его; в самом ли деле он не мог плакать, или владел собою» - этого штабс-капитан не знал. Искреннее горе простодушного Максима Максимыча понятно нам; мы сочувствуем и обиде старика, о котором Бэла перед смертью «ни раза не вспомнила». Максим Максимыч прощает ее: «что ж я такое, чтобы обо мне вспоминать перед смертью?» - и все-таки он жестоко огорчен.

Максим Максимыч чувствует и проявляет свои чувства, как все люди, а Печорин и в горе не такой, как все: «Долго мы ходили взад и вперед рядом, не говоря ни слова…» - рассказывает Максим Максимыч, - «его лицо ничего не выражало особенного, и мне стало досадно: я бы на его месте умер с горя. . . наконец он сел на землю, в тени, и начал что-то чертить палочкой на земле. Я, знаете, больше для приличия хотел утешить его, начал говорить; он поднял голову и засмеялся. . . У меня мороз пробежал по коже от этого смеха. . . Я пошел заказывать гроб».

Очень жаль прекрасную, гордую Бэлу. И все-таки Лермонтов силой своего таланта не позволяет нам возмутиться Печориным, ощутить злобу против него: ведь он - виною всех несчастий. Мы не понимаем Печорина: может быть, его горе потому так остро, так непохоже на обычные проявления человеческих чувств, что к нему примешивается раскаяние? Может быть, хоть теперь он понял, как глубоко виноват перед Бэлой? Этого мы не знаем, потому что видим Печорина только в поступках, глазами доброго штабс-капитана, а причины этих поступков нам неизвестны.

Этот человек - загадка для нас, и нам уже очень важно понять его характер, разгадать загадку. Но повесть кончается - и мы ничего больше не узнаем о Печорине.

Последняя страница «Бэлы» сжато информационна: похоронили Бэлу за крепостью, у речки, креста не поставили; Печорина месяца через три назначили в другой полк, и он уехал в Грузию; Казбич, кажется, жив и воюет с русскими среди шапсугов - воинственного черкесского племени, долго сопротивлявшегося русским войскам. Повесть «Бэла», написанная в 1838 году, была напечатана в журнале «Отечественные записки» как самостоятельное произведение. Она и была бы самостоятельным произведением, если бы не было в ней последнего абзаца.