В творчестве В.В. Маяковского сатира занимает огром­ное место. Еще до революции поэт создал целый ряд сатирических произведений: («Гимн судье», «Гимн уче­ному», «Гимн критику», «Гимн обеду», «Гимн взятке» и т. д.), в которых он показал социальное уродство мира.

Сатира Маяковского 1918-1919 годов была направ­лена против старого мира, который, как тогда каза­лось поэту, единым махом уничтожается революцией. Так, в 1918 году он насмешливо и навсегда хоронил бюрократа:
Сидел себе, попивал и покрадывал. Упокой, господи, душу бюрократову.

Но в 1921 году поэт вынужден признать, что поспе­шил с похоронами, и вновь берется за сатирическое перо, разоблачающее уже советского бюрократа, который «противней царского во сто крат».

В 1922 году Маяковский публикует стихотворение «Прозаседавшиеся». Особенностью этого произведения является то, что здесь нет конкретного образа бюрокра­та, но есть обобщенная картина заседающих и перезасе­дающих бюрократов. Сатирический эффект нарастает постепенно. Вначале мы узнаем, что каждое утро поэт видит, как «расходится народ в учрежденья». В этой довольно будничной информации настораживает лишь то, что названий этих учреждений как будто многова­то: глав..., ком..., полит..., просвет... Но уже не вызыва­ет сомнения сатирическое звучание второй строфы:
Обдают дождем дела бумажные, Чуть войдешь в здание: Отобрав с полсотни — самые важные! — Служащие расходятся на заседания.

Становится ясно, что эти «работники» занимаются лишь бумаготворчеством: многочисленные сыплющие­ся листки у поэта ассоциируются с дождем. Уж если «самых важных» отбирается до полусотни, то можно представить, сколько там накопилось и не столь важ­ных и просто второстепенных и третьестепенных. При­чем сразу по приходу в учреждение «служащие расхо­дятся на заседания». Создается такое впечатление, что их работа только в том и состоит, чтобы заседать. А ка­кой от этого прок?

Маяковский ведет речь о таких заседаниях, на кото­рых живое дело подменяют только разговорами, поста­новлениями да резолюциями. Они никак не способству­ют решению насущных проблем, накапливающихся в жизни простого народа, чему, казалось бы, чиновники и призваны служить на самом деле. А этих бессмыслен­ных заседаний на день приходится столько, что четы­режды являющийся на прием гражданин, которому не­обходимо решить важный для себя вопрос, так ни разу и не застает на месте нужного ему начальника. Началь­ник же — «товарищ Иван Ваныч» — на заседании с гром­ким названием «Объединение ТЕО и Гукона». А что кроется за такими мудреными словами? Оказывается, ТЕО — это театральный отдел Главполитпросвета, а Гу- кон — главное управление коннозаводства. Спрашива­ется: какой смысл в объединении столь разных по сво­им направлениям учреждений?

Второй раз Иван Ваныч находился на заседании, где решался вопрос о «покупке склянки чернил Губкоопе- ративом». В данном случае незначительный вопрос, который может решить один человек в рабочем поряд­ке, подвергается длительному и ненужному обсужде­нию, отрывающему людей от забот более насущных.

И третье посещение оказывается безрезультатным, так как все до 22 лет находятся на заседании комсомо­ла. Уже «глядя на ночь», проситель снова появляется в учреждении, но и на этот раз таинственный Иван Ва- ныч оказывается на заседании А-бе-ве-ге-де-же-зе-кома. Абсурдное название заседания раскрывает абсурдность его содержания.

Эти четыре эпизода являются своеобразным подсту­пом к главной картине, которая развернется, когда разъя­ренный посетитель врывается на само заседание и обна­руживает лишь половинки людей. На его крик: «Убили! Зарезали!» слышится в ответ «спокойнейший голосок» секретаря: «Они на двух заседаниях ершу. В день засе­даний на двадцать надо поспеть нам. Поневоле прихо­дится раздвоиться. До пояса здесь, а остальное там».

Как ни фантастична картина заседания «людей-по­ловинок», она лишь подчеркивает реальность — заседа­тельскую суетню бюрократов, превративших свою ра­боту в одно большое и безрезультатное заседание. И по­тому неслучайно в конце стихотворения как итог, как вывод звучат строки:
О, хотя бы еще одно заседание относительно искоренения всех заседаний!
Эти строки приобрели большую известность, а нео­логизм «прозаседавшиеся» прочно вошел в русскую раз­говорную речь.

В годы Советской власти Маяковский стал сотрудни­ком почти всех центральных сатирических журналов: «Крокодил», «Крысодав», «Красный перец». Его сати­рические произведения печатались также в «Известиях», «Труде», «Комсомольской правде», «Рабочей Москве».Маяковскому принадлежит также целый ряд сатиричес­ких сборников: «Советская революция», «Маяковский издевается», «Маяковская галерея», «Без доклада не входить», «Слоны в комсомоле» и т. д..

Однажды на собрании литературной группы в Ниж­нем Новгороде поэту задали вопрос: «Почему вы все пишете о недостатках, о грязи, а не пишете о прекрас­ном, о розах?»



 





«Я не могу не писать о грязи, об отрицательном, — отвечал Маяковский, — потому что в жизни еще очень много дряни, оставшейся от старого. Я помогаю выме­тать эту дрянь. Уберем дрянь, расцветут розы, напишу о них».

Это высказывание раскрывает некоторые творческие принципы Маяковского и его отношение к жанру сати­ры как орудию борьбы против старого, закосневшего, порочащего идеи нового мира.
В стихотворении «Мрачное о юмористах» поэт при­зывал сатириков «крыть розгой» все общественные по­роки. «Для подхода для такого мало, что ли, жизнь дрянна?» — задавал он им риторический вопрос. Сам же он беспощаден в преследовании плохого, отрицатель­ного. Маяковский был непримирим к мрази в любом обличии и проявлении, и потому совершенно неслучай­ны в его творчестве такие стихотворения, как «Хули- ганщина», «Взяточники», «Товарищ Иванов», «Помпа­дур», «Столп», «Подлиза», «Мразь» и многие другие.

В стихотворении «О том, как некоторые втирают очки товарищам, имеющим циковские значки», автор затра­гивает и раскрывает проблему, ставшую характерной для всей советской системы.
Итак, два человека со значками в виде красных флаж­ков, указывающих на то, что они из центрального ис­полнительного комитета (ЦИК), направляются для про­верки в учреждение. Дверь перед ними предупредительно распахивает швейцар, заведующий, не гордясь ни чи­ном своим, ни окладом, сразу же принимает обоих без всякого доклада. Очереди никакой нет, услужливо под­носятся необходимые справки и резолюции... Словом, все как надо, как и следует при социализме — без вся­кой волокиты, без бюрократства, как удобно для наро­да. Члены ЦИКа не могут скрыть своей радости: «Рай земной, а не учрежденьице».

На следующий день они же, оставив дома свои знач­ки, снова подходят к дверям того же учреждения. Швей­цар, который только вчера обдувал с них пылинки, на этот раз почему-то «лается»: «Ишь, шпана. А тоже — шляется!» Попробовали зайти с черного входа, но и там кто-то потребовал с них пропуска.- Вчерашний секре­тарь выглядит сегодня «величественней Сухаревой баш­ни», а девушка, услужливо подносившая справки, не отвечая на вопрос, сидит и пудрит веснушчатый нос. Оказалось, что к заведующему никак нельзя попасть без предварительного доклада, а очередь удавом шесть раз обвила здание... Члены ЦИКа сидят и удрученно размышляют о том, как всего лишь за день могло обю­рократиться такое образцовое учреждение?! Им и в го­лову не приходит, что в первый раз им просто пустили пыль в глаза, по значкам угадав в них представителей центрального исполнительного комитета, а во второй день они столкнулись с тем, с чем сталкивается простой народ ежедневно.

Со свойственной ему категоричностью и максимализ­мом, в конце стихотворения автор ставит вопрос реб­ром: надо или бюрократам дать по шапке, или каждому гражданину дать по флажку (т. е. по значку, по которо­му всякого человека могли бы обслужить на том же уровне, что и членов ЦИКа).

К сожалению, голос поэта не был услышан, и то, что обличалось им в середине 1920-х годов, в последующие годы только разрасталось и принимало еще более урод­ливые формы.

В стихотворении «Товарищ Иванов» Маяковский выявляет в своем персонаже, занимающем высокий пост, черты, роднящие его с дореволюционными чиновника­ми. Этот человек — льстец и подлиза. Он не только все­гда и во всем угождает начальству, но и перенимает «начальственную маску, начальственные привычки, начальственный вид.» Для него это верный способ со­хранить свое кресло в то время, когда другие сокраща­ются и увольняются. По мнению поэта-сатирика, такие люди пролезут всюду, «подмыленные скользким подха­лимским мыльцем». И не в силах скрыть своего негодо­вания против возрождаемых старых порядков автор возмущенно вопрошает: Где я? В лонах
красных наркоматов или
в дооктябрьской консистории?!

В стихотворении «Столп» поэт яростно выступает против тех, кто под различными предлогами зажимает критику и гласность. Именно таков товарищ Попов, считающий критику «подрывом, подкопом». Этот парти­ец перепуган тем, что в газете критикуют, «не щадя авторитета, ни чина, ни стаяса, ни должности», он страш­но боится быть «осрамленным». Он не понимает, как это можно позволить «низам подряд, всем! — занимать­ся критиканством?!» Обычную критику он воспринима­ет как «критиканство» и с тревогой думает о том, что если и дальше пойдет таким образом, могут добраться до Иванова, затем — до него, а после и до Совнаркома!
(Совет народных комиссаров). Именно поэтому он пере­пугано кричит во весь голос: «Товарищи, ведь это же подорвет государственные устои!»

Совершенно с противоположной точки зрения смот­рит на проблему сам Маяковский: Мы всех зовем, чтоб в лоб, а не пятясь, критика дрянь косила. И это
лучшее из доказательств нашей
чистоты, и силы.

Придерживаясь такой позиции, Маяковский прина­родно бичевал и высмеивал все то, что порочило и дис­кредитировало завоевания революции и идеи социализ­ма. Он верил в них и служил им своим творчеством, и не вина поэта, что новая власть и новый строй не оп­равдали возложенных на них надежд.