Во времена, когда монографическое описание лирического текста было еще не в моде, послание Пушкина к А.П. Керн неизменно привлекало внимание исследователей. Будучи общепризнанным эталоном поэтического совершенства, оно служило и служит своего рода раздражителем, вызывающим читателей на ученое ристалище. Высокая оценка стихотворения долго зависела от биографического комментария, и лишь постепенно текст возвращался к себе самому. Так, Н.Л. Степанов  отводит отношениям Пушкина и Анны Керн гораздо больше места, чем лаконичным замечаниям по поводу поэтики стихотворения. Правда, в 1950-е гг. поэтики как бы не существовало, и о ней писали, употребляя термины «стилистика» или «мастерство». Однако Н.Л. Степановым, а за ним и Б.В. Томашевским  уже обсуждалась собственно поэтическая проблема, которую выдвинул в 1953 г. А.И. Белецкий . Он предположил, что «Я помню чудное мгновенье» написано не столько о восхитительной женщине, сколько о творческом вдохновении. Н.Л. Степанов и Б.В. Томашевский, признавая присутствие мотива вдохновения, возражали против его абсолютизации. Впоследствии с ними согласились С.А. Фомичев , С.Н. Бройтман , В.А. Грехнев, Е.Г. Эткинд , Е.А. Маймин и другие, но следует заметить, что односторонность А.И. Белецкого, может быть предумышленная, оказалась весьма продуктивной.

Обращение к поэтике стихотворения как таковой можно увидеть в книгах А.Л. Слонимского и А.В. Чичерина , а затем появились и монографические описания, касающиеся отдельных сторон и аспектов текста. Сделано предостаточное количество глубоких и тонких наблюдений, но их еще предстоит совместить, если это возможно, в рамках непротиворечивого описания. Предлагаемая работа лежит на пути к этой задаче. Поэтическая идея и формообразующие принципы возрастают друг в друге одновременно, и поэтому смысл стихотворного текста неотделим от формы его выражения. Конечно, какие-то сегменты смысла поддаются извлечению интуитивным способом, ассоциативно или по аналогии. Возможно и результативное сопоставление с гетерогенными структурами других искусств, например, в отношении «К***» с музыкой и живописью, но гораздо продуктивнее уподобление стихотворения живописному изображению, где текст читается, в первую очередь, со стороны строя и стиля. Вот как об этом пишется в современной работе: «Внимательное прочтение стихотворения требует значительного количества возвращений назад и продвижений вперед и напоминает разглядывание картины, поскольку стихотворение раскрывает свои тайны лишь в одновременном присутствии всех своих частей».

С этих позиций мы приступаем к очередному прочтению пушкинского стихотворения, надеясь, что рассмотрение вплотную к тексту принесет нечто новое. Мы обратимся лишь к синтаксической и строфической композиции, так как считаем, что стремление к исчерпывающему описанию слишком громоздко и притупляет впечатление.

    * Я помню чудное мгновенье:
    * Передо мной явилась ты,
    * Как мимолетное виденье,
    * Как гений чистой красоты.
    * В томленьях грусти безнадежной,
    * В тревогах шумной суеты,
    * Звучал мне долго голос нежный,
    * И снились милые черты.
    * Шли годы. Бурь порыв мятежный
    * Развеял прежние мечты,

 



    * И я забыл твой голос нежный
    * Твои небесные черты.
    * В глуши, во мраке заточенья
    * Тянулись тихо дни мои
    * Без божества, без вдохновенья,
    * Без слез, без жизни, без любви.
    * Душе настало пробужденье:
    * И вот опять явилась ты,
    * Как мимолетное виденье,
    * Как гений чистой красоты.
    * И сердце бьется в упоенье,
    * И для него воскресли вновь
    * И божество, и вдохновенье,
    * И жизнь, и слезы, и любовь. 

Н.Л. Степанов пишет о стихотворении, что «внешним принципом его лирической композиции являются интонационно-синтаксические подхваты и повторы, создающие ритмико-мелодическое единство, романсную напевность стиха». Это верно, но, во-первых, надо бы развернуть формулу, а во- вторых, как бы ни была прекрасна музыка Глинки, озвучившая эту напевность, она схватывает в концентрированном синтаксисе Пушкина лишь оптимально необходимое для фортепианной партии, скрадывая, оттесняя и замещая остальное. Ясность и легкость текста Пушкина зависит от сложного переплетения нескольких синтаксических фигур, их, можно сказать, вдавливания друг в друга, и этот богатый и плотный орнамент - его нагнетание или ослабление - не может быть воспроизведен в адекватном переводе ни на какой язык, в том числе музыкальный. Мы выберем здесь четыре формы, из которых сплетается синтаксическая ткань: прямой и обратный порядок слов, генитивные обороты, пре- и постпозицию эпитетов и анафорические чередования.

Итак, форма как содержание, мир как изменчивость и инертность, универсум как метафора эстетической монады. Лирический шедевр Пушкина «Я помню чудное мгновенье…» непрерывно возобновляет ценностные потенциалы существования. Читатель, накладывая различные рамы на текст, включается в elan vital поэта: так обозревающий статую меняет позиции рассмотрения. Вероятностно-множественный, инверсивный принцип, действующий в лирике Пушкина, может быть распространен на его лироэпику и прозу. Функциям перемежающихся разрезов в лирических композициях соответствует блуждающая точка повествования в «Евгении Онегине». Таким образом, творческий принцип становится универсальным, и Пушкин неизменно сохраняет внутри архитектонической статики динамический аспект. Однако верно и то, что «летящая стрела покоится».