Гамлет, его характер, переживания, судьба дают представление, сколь тяжким, а для многих приверженцев гуманизма, по-видимому, непоправимым потрясением явился крах гуманистического идеала. Сюжет трагедии, заимствованный из средневековой легенды о Гамлете, принце Датском, возлагает на героя заботы и обязанности, не связанные с трагедией гуманизма Возрождения, — принц обманут, оскорблен, обокраден, он должен отомстить за коварное убийство отца, за поруганную добродетель, вернуть себе, законному наследнику, корону: Но какие бы личные задачи ни решал Гамлет, какими бы муками ни мучился,— во всем сказывается его характер, его умонастроение, а через них духовное состояние, испытанное, вероятно, самим Шекспиром и многими его современниками, представителями молодого поколения: это состояние глубочайшей потрясенности сознания. Жизнь человеческая представлялась Гамлету в ясных и стройных формах.

С глаз его будто спадает пелена, и он чувствует себя на краю пропасти. Зло настигает его внезапно и обескураживает его. У него нет против зла прививки. Едва ли до того он не встречался с проявлением зла, не знал о нем, не слышал от других, не видел сам, но он отзывался на него без мук и содроганья. Он видел и не видел — органическая стройность гуманных представлений, вера без сомнения, подкрепленная беспечальным опытом всех ранних его лет — в семье и Виттенбергском университете, — держала его в счастливом неведенье. Он жил реальной жизнью, но в условиях, отдаленных от суровой и жестокой действительности, движимый потребностью идеального убеждения, воодушевленный верой в идеального человека и его возможности. Понятно, почему с таким сомнением он встречает зло — верит и не верит. Уже глядя ему в кровавые глаза, он требует проверки. И медлит. Не только потому, что хочет убедиться вполне и убедить других, и не потому только, что беды обступают его грозной силой и все колеблется под ногами, но также и потому, что в нем велика инерция иных, возвышенных и восторженных представлений о человеке, — Гамлет все же не так, как Отелло, отзывается на зло.

Для Гамлета, как бы ни занимали его личные вопросы, проблема человека в конечном счете — центральная. Она возникает перед ним как вполне реальная и конкретная, социально обусловленная, в трагической ситуации, в которой он оказывается в состоянии полнейшей неожиданности и без малейшего прегрешения с его стороны. «Гамлет» первая пьеса Шекспира, в которой эта проблема поставлена прямо, отчетливо сформулирована устами протагониста: «Какое чудо природы человек!.. Венец всего живущего! А что мне эта квинтэссенция праха!» (2, 2, перев. Б. Пастернака). Когда Николай Полевой в своем переводе «Гамлета» (1837) вставил в шекспировский текст слова «Страшно, за человека страшно мне», то он подчеркнул ими важнейшую проблему трагедии «Гамлет», актуальную и для ее героя, и для ее сюжета. Трагедия гуманизма выражена Шекспиром через реальные противоречия и живые чувства, для Гамлета она личная трагедия. В тягостных переживаниях возрастает у него фундаментальное сомнение:

И в небе и в земле сокрыто больше,
Чем снится вашей мудрости, Горацио. (1,5)


 




«Ваша мудрость» (изд. 1603 г.) или «Наша мудрость» (изд. 1623 г.)

у Шекспира (your philosophy или our philosophy) философия гуманизма, — была воспринята Гамлетом как бесспорная правда жизни. Она пошатнулась в нем под воздействием личных испытаний и социальной среды. Самым прямым признанием кризиса, кризиса личного сознания, гуманистической идеологии и социального времени, служат исполненные горечи рассуждения Гамлета о человеке (2, 2) и «унижениях века» (3, 1, монолог «Быть или не быть...»), но и сам человек, его природа. Гамлет склонен пересмотреть свой взгляд на человека— целостную концепцию гуманизма, оптимистическую и восторженную. В себе самом, в личности незаурядной и воодушевленной идеалом, он находит для этого повод: «Сам я — сносной нравственности. Но и у меня столько всего, чем попрекнуть себя, что лучше бы моя мать не рожала меня... И в моем распоряжении больше гадостей, чем мыслей, чтобы эти гадости обдумать...» (3, 1, перев. Б. Пастернака). 12 В шекспировской драматургии гамлетовская тема и гамлетовские сомнения, как ее часть, не начинаются с «Гамлета» и не исчерпываются им. Как ни решительны перемены, обозначившие переход от первого ко второму периоду в творчестве Шекспира, второй период вызревает в первом и представляет собой этап эволюции творческой личности.

В ранних произведениях Шекспира, в поэмах «Венера и Адонис» и «Лукреция», его занимает проблема «природного» чувства, любовной страсти, не только ее светлая, но и ее темная и зловещая стороны. Однако разлад между любовью земной и небесной, между Венерой и Адонисом, трагические последствия этого разлада, проклятия, которые шлет любви омраченная Венера, это еще не живая боль разбитого сердца и потрясенной души, а в наибольшей степени поэтические размышления на тему. Трагическая судьба обесчещенной Лукреции вызывает не мрачные сомнения и колебания, а взрыв возмущения порочной и разрушительной страстью. В предшествующих «Гамлету» пьесах представлено довольно случаев превратного поведения человеческой натуры» Поражающий пример проявления женской слабости, податливости и непостоянства содержится в сцене обольщения Ричардом Глостером леди Анны («Ричард III», 1, 2).

Характерное явление «натурального» вероломства — одновременно и в любви и в дружбе — демонстрирует своим поведением Протей («Два веронца»), воплощение изменчивости и непостоянства, что выражено в самом имени этого персонажа. Но Протей «Двух веронцев» очевидное отклонение от нормы, что осознается им самим. Эта аномалия омрачает и настораживает, однако не дает повода не только для горьких сомнений, но даже для печальных раздумий. Жак-меланхолик из комедии «Как вам это понравится» может показаться — и не раз казался — прямым предшественником Гамлета по степени горестного разочарования в человеке и в жизни, в степени подавленности бедствиями мира и в стремлении обличить их, Жак во всем видит основание для меланхолии — в противоречиях природы и натуры человека, в его тиранической власти над природой, в трагизме самой жизни, в себе и во всем вокруг он обнаруживает дисгармонию.

Но образ Жака естественно воспринять как пародию на широковещательную меланхолию: его речи, манера поведения дают для этого основание. Если это пародия, то пародия не сатирическая и не нарочитая, а скорей всего невольная — результат точного и живого воспроизведения в комедийном жанре характерного явления времени. Относительно Евгения Онегина у Татьяны Лариной возникает вопрос: «Уж не пародия ли он?» Тот же вопрос способен возбудить и Жак-меланхолик — прообраз «сына века». Старый Герцог называет его «воплощением диссонанса» и в душевном состоянии этого либертена видит печальное следствие его беспечной, своевольной и распутной жизни.