В сущности, увидевшая свет в январе 1970 года повесть Чингиза Айтматова «Белый пароход» целиком построена с помощью этих художественных средств. Можно сказать, картина современной жизни, как на ковре, здесь выткана по канве развернутого киргизского предания о Матери-оленихе, и выткана так, что порой трудно понять, где основа, а где рисунок. К тому же оживление, очеловечение (антропоморфизм) природы настолько органично, что человек воспринимается как неотторжимая ее часть, а природа неотделима от человека. Элемент символики, мифа, сказки входит не только в сюжет (легенда о Рогатой Матери-оленихе), но и в образы Расторопного Момуна, его жены, да и Орозкула Балажанова, придавая всем им многозначность и углубленность.

Недаром о Мальчике на первой же странице сказано: «У него были две сказки. Одна своя, о которой никто не знал. Другая та, которую рассказывал дед. Потом не осталось ни одной. Об этом речь», Рассматривая переплетение суровой реальности с мифом и легендой как отличительную особенность определенной части творчества Чингиза Айтматова, тот же Э. Павляк писал:

· «Наиболее ощутимо реальность и легенда переплетаются в «Белом пароходе», философской повести о добре и зле, любви и жестокости. Участие человека в истории подтверждается именно мифом, легендой, своеобразной, как говорит писатель, памятью народа, сутью его жизненного опыта, его философии и истории, выраженных в сказочно-фантастической форме».

Когда в ноябре 1973 года Чингиз Айтматов приехал в Испанию в связи с выходом там третьей его книги «Белый пароход» (перед тем вышли «Материнское поле» и «Тополек...»), барселонская газета с трогательным простодушием написала: «Его последняя книга «Белый пароход» издана во всех европейских странах и в Соединенных Штатах; в ней он рассказывает о Киргизии, своей родине, о людях, живущих на этой земле, в лесах, неподалеку от озера Иссык-Куль». Так было подано испанскому читателю, быть может, одно из самых беспощадных повествований в русской литературе о том, какой яростной, жестокой, свирепой бывает иногда даже в новом мире борьба между светом и тьмой, животным и человеческим, «моим» и «нашим», благородством и подлостью, разлагающей прозой жизни и возвышающей мечтой о честных, чистых, любящих людях, о справедливости, о счастье обо всем, что для живущего на заброшенном кордоне Маленького мальчика воплощалось в Рогатой Матери-оленихе, оставляющей людям только дружбу, и в длинном, мощном, красивом Белом пароходе, на котором плавает по Иссык-Кулю красивый, любящий и любимый отец, ждущий сына к себе.

Вера в сказки спасала Мальчика, заброшенного на небольшой кордон, от всех невзгод. Когда же дед Момун, по приказанию вечно пьяного деспота Орозкула, застрелил Рогатую Мать-олениху, с появлением которой на земле должно было восторжествовать добро, люди должны были забыть, что такое убийство, ненависть, злоба,— Мальчик бросился в реку, чтобы, превратясь в рыбу, навсегда уплыть от злых людей к отцу, на Белый пароход.

«Мальчик уплыл по реке рыбой,— сокрушался Борис Панкин, автор одной из лучших статей о повести,— а мы, читатели, остались на берегу, растерянные и оглушенные, словно пассажиры белого парохода, подхваченного ураганом. Финал повести Чингиза Айтматова «Белый пароход» потрясает своей неожиданностью и неизбежностью. В жизни могло закончиться и по-иному. Самоубийство Мальчика, ставшее финалом повествования,— наверное, редчайшее из исключений. В художественном произведении, в том, что написал Айтматов, сделавший нас и Мальчика свидетелями того, как топтали ногами и рвали на куски голову Рогатой Матери-оленихи, другой конец был бы невозможен. Он стал бы прегрешением против правил искусства».

Инженер А. Климова писала в редакцию «Литературной газеты»: «Белый пароход» так потряс меня своей безысходностью, что все вокруг стало черным-черно!» Она спрашивала о Мальчике: «Почему случилось так, что нет у него ни школьных друзей, ни школьных дел?» Ей казалось, что автор неправомерно поступил с этим «живым ростком чудесной человеческой жизни»и.


 






В статье, посвященной русской литературе 70-х годов, профессор Норман Н. Шнайдмаи написал категорично: «В большинстве произведений Айтматова зло одерживавает победу». Так можно было сказать, только отнесись к ним чисто формально, исходя из сюжетного построения, а не из глубинной сущности характеров и их жизненной обусловленности. Отвергая надуманные утверждения, профессор Арнольд Б. Макмиллин пишет в цитированной выше «Энциклопедии», что у Чингиза Айтматова «в схватке между добром и злом добро неизбежно побеждает», что и в самой трагической повести «Прощай, Гульсары!» ощущается «проблеск надежды в конце», а также, что «герой остается верен своим идеалам».

Имея в виду финал, повести «Белый пароход», Ларе Бонневи тоже замечал: «Конец можно было бы воспринять как своего рода культурный пессимизм, если бы Айтматов с такой же беспощадностью не указывал на корни зла. Он считает конфликт общественно обусловленным и устранимым путем разумного вмешательства... Примером для Мальчика служит Русский солдат Кулу-бек, человек нового времени, но это новое приходит слишком поздно».

Но оно все-таки приходит. Еще важнее — другое. Положительные герои Чингиза Айтматова даже погибая остаются победителями. Говоря «даже погибая», имею в виду и Маленького мальчика из повести «Белый пароход». 15 эпилоге к ней сам автор, обращаясь к плавному герою, говорит: «...ты отверг то, с чем не мирилась твоя детская душа. И в этом мое утешение». И — победа добра. Победа, одержанная самой высокой ценой.

Е повести есть и хватающий за сердце лиризм, и бесстрашие в повествовании о жизни маленькой группы людей, оторванных от «большой земли», и проникновенный психологизм, и настоящая поэтичность, несмотря на суровость реализма, острый драматизм. Так же, как «Прощай, Гульсары!», «Белый пароход» воспринимается как поэма в прозе, подкупает своей музыкальной законченностью и поэтической непосредственностью. В цитированном уже докладе «Киргизская проза и национальное самосознание» американский исследователь Сват Сусек восхищенно писал в связи с «Белым пароходом»: «Описание озера Иссык-Куль, сияющего в обрамлении гор, •обступающих его с севера и юга, выполнено в прозе, отличающейся, однако, высочайшей поэтичностью».

Сурово-реалистические картины современной жизни, искусно соединяясь с мифом и символикой, углубляющими реализм произведения, придающими ему многоплановость, в какой-то мере все же ослабляют целенаправленность его. Видимо, ощутив это, автор при подготовке повести для отдельного издания изменил финал, вернее, завершил его обращением рассказчика, сожалеющего о том, что Мальчик в трудную минуту не побежал на дорогу, где мог бы встретить Кулубека, совсем иного человека, нежели Ороз-кул. Тот взял бы его к себе в машину и повез к отцу, а по дороге скакала бы видимая только Мальчику Рогатая Мать-олениха.

Но и ранний финал повести не вступал в противоречие с основным пафосом ее. В статье с обязывающим заголовком « литература на распутье: противоречивая проза Чингиза Айтматова» Норман Н. Шнайдман высказал немало верных частных замечаний о творчестве нашего писателя, но только на том основании, что оно критически заострено против всего отрицательного, отживающего, тормозящего движение русских людей вперед, утверждал, будто его трудно ввести в рамки социалистического реализма, будто вернее рассматривать его в сфере притяжения критического реализма XIX века. Тем самым канадский ученый доказал лишь, что оно находится в противоречии с его, Нормана Н. Шнайдмана, представлениями о реализме.