Молодым парнем Гоголь приехал из родной Малороссии в Петербург и за короткое время успел познакомиться с жизнью столичных чиновников и петербургских художников - будущих своих персонажей. Писатель словно повторил этот маршрут, перенеся «мир» своего творчества из Диканьки и Запорожской Сечи на Невский проспект. Впоследствии третьей «географической областью» гоголевского творчества станет глубокая Россия «Ревизора» и «Мертвых душ». И герои Гоголя путешествуют в этих же направлениях, связывая различные периоды и «миры» его творчества между собой: кузнец Вакула из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» верхом на черте летит в Петербург, Хлестаков из столицы является «ревизором» в уездной глуши…

«Трудно охватить общее выражение Петербурга», - писал Гоголь в статье «Петербургские записки 1836 года», - потому что в городе этом господствует разъединение: «вроде бы приехал в трактир огромный дилижанс», в котором каждый пассажир сидел всю дорогу закрывшись и вошел в общую залу потому только, что не было другого места». Столица словно большой постоялый двор, где каждый сам по себе и никто не знаком друг с другом. Как отличается этот образ от «общего выражения» хутора или ярмарки гоголевских «Вечеров»! Вот мы читаем в финале «Сорочинской ярмарки»:

 «Странное, необъяснимое чувство овладело бы зрителем увидев, как от одного удара смычка музыканта в светце, с длинными закрученными усами, все обратилось, волею и неволею, к единству и перешло в согласие… Все неслось. Все танцевало». А теперь перед нами Невский проспект - «общая коммуникация Петербурга». В начале одноименной повести показана жизнь этой главной улицы главного города. Картина полна движения, но в каждой личности и в разных кругах свое движение и свое время. Общее только место - Невский проспект. Здесь тоже «все несется», но по-другому, чем на Сорочинской ярмарке. У Гоголя, мы замечаем, как часто встречаются у него обобщения. Но вот Гоголь стал измерять свой Невский проспект этой общей меркой, и она наполнилась пустотой, а всеобъемлющее стало раздутым и комичным. Оно теперь осветило внутреннее строение социально и по-человечески разобщенного петербургского мира. «Все, что вы не встретите на Невском проспекте…», а именно: «Вы здесь встретите бакенбарды единственные… Здесь вы встретите усы удивительные…». В этих непомерных похвалах, выраженных в превосходной степени, читатель слышит фальшь. Вроде бы та же восклицательная, восхищенная интонация звучала в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» и она же слышна сейчас. Но теперь за восторгом мы слышим иронию, и в самой интонации похвалы на первой странице повести уже нам слышится то, что автор скажет напоследок: «О, не верьте этому Невскому проспекту». Так сразу же «тон делает музыку». В этом несоответствия интонации и содержания мы сразу воспринимаем «на слух» несоответствие внешнего и внутреннего - тему всей повести «Невский проспект».

В «Ночи перед рождеством» Вакула, слетав в Петербург, выразил свои «сказочные» впечатления следующими словами: «удивительная пропорция». В Петербургской же повести странно возбуждено «пропорция» бросается нам в глаза. «Усы удивительные», представляющие «все», выделяются из целой картины и занимают огромное место. И вообще на Невском проспекте вместо людей какие-то внешние признаки - внешний вид, положение в обществе - разрастаются и становятся «всем». А так как со всем, что мы видим, сливаются представления о достоинстве, ценности и значимости - то это и есть источник путаницы и «бессмыслицы». Читатель и в рассказе автора чувствует несоразмерность, вроде и здесь спутаны правильная «пропорция», отношение части и целого, значительного и мелкого, важного и незначительного. В этом мире возможно все. В самом повествовании мы замечаем некую странную логику: то и дело важное «все» оборачивается в порожнее «ничто». Например, о таланте поручика Пирогова смешить девиц говорится, что «для этого нужно большое искусство или, лучше сказать, совсем не иметь никакого искусства ».



 




«Внутреннее строение» мира петербургских повестей открывается нам глазами Пискарева: «Ему казалось, что какой-то демон раскрошил весь мир на множество разных кусков и все эти куски без смысла, бессмысленно смешал вместе». Но «демоническая» картина-это уже не смешная картина. Раздробленная «фантастическая» действительность имеет у Гоголя две стороны, два лица: одно из них - пошлое, комическое, другое - трагичное.

В повести Гоголя есть Невский проспект дневной и ночной. Днем это выставка, где «бакенбарды единственные» представляют собой всего человека. Вечернее освещение порождает новые точки зрения и новые проблемы. От вечернего фонаря расходятся в разные стороны художник Пискарев и поручик Пирогов, две параллельные линии сюжета, на сопоставлении которых строится Невский проспект. Одного тянет красота, другого интрижка. Обоих ждет неудача, и каждый по-своему переживает свое поражение и находит свой выход: один погибает, другой продолжает жить, легко забывая стыд и позор за пирожками в кондитерской и вечерней мазуркой.

Такие разные читатели Гоголя, как Белинский, Аполлон Григорьев и Достоевский, одинаково восхищались его Пироговым, «бессмертным» образом пошлости. Нам всем понятен трагический смысл этой сюжетной и жизненной параллели между хрупкой неспособностью примириться с несовершенством жизни и торжествующей пошлостью, что «ничем не пробьешь». «Вечный раздор мечты с реальностью» - восклицает гоголевский художник. Однако сам Гоголь только наполовину соединяет свой голос с этим возгласом романтика, который не хочет видеть действительности, спит наяву и живет во сне, чтобы удержать свою мечту. Но что такое его мечта? Ведь она зарождается там же, на Невском проспекте: незнакомку Пискарева, «Петруджинову Бианко», породило ночное освещение, от которого на мостовую выползают длинные тени, достигающие головой до Полицейского моста. Гоголь дает поразительную картину ночного города, как он чудится своей мечтой и затуманенным этим полетом художнику: «Тротуар несся под ним, кареты с лошадьми, которые скачут, казались неподвижными, городовой растягивался и ломался на своей арке, дом стоял внизу, будка валилась к нему навстречу, и алебарда часового вместе с золотыми словами вывески и нарисованных ножниц блестела…». Этому миру ночной петербургской фантастики принадлежит и мечта Пискарева, прекрасная дама - так жестоко его что обманула иллюзия. В заключении повести слова «мечта» и «обман» объединены: «Все обман, все мечта, все не то, чем кажется».

Чтобы понять Гоголя, нужно хорошо слушать его необычное повествование. В «Невском проспекте» оно растекается на два потока, движущихся в параллельных руслах сюжета. Автор сочетает свой голос то с художником Пискаревым, то с поручиком Пироговым и поэтому в разных местах говорит на ту же тему противоположные вещи и совсем разным тоном: Открыто он выступает в заключительном монологе, «снимая» обе принятые им на себя интонации и своим голосом подводя итог параллельного действия: «Все не то, чем кажется… Он лжет, этот Невский проспект…».

Пушкин нашел очень верные слова, когда назвал гоголевский «Невский проспект» самым полным из его произведений. В самом деле, в художественной канве этой повести соединяются гоголевский комизм и гоголевская лирика, пошлое и трагическая личность гоголевского Петербурга.