В начале романа поэтические и привлекательные, напоминающие по манере портреты юной Эммы у Флобера, затем более мрачные и чувственные, тоже сурово подчинены догме физиологизма. Кроме того, под влиянием прочитанной в ту пору Золя книги д-ра Люка они усложнены чрезмерно подчеркиваемыми «признаками наследственности». Унаследованные от отца — энергичного механика из Оверни — очертания верхней части лица молодой женщины были «резкими, даже по-мужски тяжеловатыми; широкий гладкий лоб, четкие линии носа, высокие скулы придавали лицу сходство с твердой и холодной мраморной маской». Нижняя часть лица Мадлены, напоминавшая черты ее хрупкой, болезненной, слабовольной матери, «поражала своей утонченностью», «пленительной мягкостью». Наследственные контрасты характера героини — смесь боязливой податливости с сильной волей, столь явно выраженные в ее внешности, назойливо и порой неуместно выпячиваются автором в ходе развития трагического конфликта романа.

Мало того, увлеченный вычитанной у Мишле и Люка теорией «импрегнации», молодой романист пытается проделать над своей героиней некий «лабораторный» эксперимент. Описывая шаг за шагом роковые физиологические сдвиги, приведшие к гибели Мадлену и ее семью, он не только методически подчеркивает усиление в ее наружности признаков чувственного темперамента. Но и утверждает, что Мадлен делается, как и ее дочь, похожей на Жака.

В погоне за внешними наукообразными эффектами, Золя стремился подчеркнуть в своих портретах гиперболизированные, поражающие черты. Таково, например, многократное описание живых сверкающих глаз на мертвенно неподвижном лице парализованной г-жи Ракен.

Особенно характерна в этом отношении сцена в морге (гл. XIII) и напоминающий заключение судебно-медицинской экспертизы ужасный «портрет» трупа Камилла.
«Камилл был отвратителен. Он пробыл в воде две недели. Лицо его казалось еще плотным и упругим; характерные черты его сохранились, только кожа приняла желтый грязноватый оттенок. Голова — костлявая, чуть припухшая — слегка склонилась., к вискам прилипли волосы, веки были приподняты и обнажали белесые глазные яблоки... Между белыми полосками зубов виднелся кончик почерневшего языка... Тело представляло собою груду разложившейся ткани... Чувствовалось, что руки вот-вот отпадут; ключицы прорывали кожу на плечах. На позеленевшей груди черными полосами выделялись ребра; левый бок был распорот и рана зияла темно-красными обрывками кожи. Торс разлагался. Ноги были вытянутыми; они казались покрепче, но были сплошь усеяны отвратительными пятнами. Ступни свисали»


 




В жизни своих персонажей Золя подчеркивает прежде всего восприятия и реакции чувственные, физические.

Тереза спешит на свидание к Лорану. Автор, не упоминая о психическом состоянии героини, дает только его внешнее, физиологическое выявление: «пот выступал на ее лице, руки горели, она имела вид пьяной». После страстного свидания с любовником ее отвращение к супружескому ложу выражено скупой фразой: «...Постель показалась ей холодной и сырой. Тело ее, еще распаленное, с отвращением содрогнулось» (I, 439).
Ужас и чувство сообщничества после смерти Камилла выражены в молчаливом рукопожатии убийц. «Их слившиеся руки горели; влажные ладони пристали одна к другой... Лорану и Терезе казалось, что через сплетенные руки кровь переливается у них из сердца в сердце; руки становились пылающим очагом, на котором бурно кипела их жизнь» (I, 458).

Тут снова вспоминается Летурно и его утверждение, что каждое «психическое состояние имеет свою физиологию». Поведение героев обоих романов, их поступки, эволюция характера обусловлены главным образом биологически. В плену биологического детерминизма очутилась по воле автора, подчиненная непреодолимыми «физиологическими воспоминаниями» о первой любовной связи, Мадлена Фера. Еще более это относится к Лорану. В его ретроспективной биографии, приведенной в начале романа, почти отсутствуют элементы социальной и психологической характеристики. Только «мужицкая хитрость» напоминает о происхождении Лорана. Эгоизм, тупость,
корыстолюбие — определяют его «моральный мир», всецело подчиненный биологической конституции и темпераменту. Лоран — «лентяй с сангвиническими вожделениями... Это большое сильное тело не хотело работать... Все казалось бессознательным в этой могучей натуре скота». «Лоран жил, как животное», им управляли «потребности организма» .
Не даром Сандоз противопоставляет трактовку образа в классицистической и натуралистической поэтиках.