Анализируя многочисленные планы «Подростка», мы видим, что в воображении писателя постоянно возникали и заменялись новыми находившиеся как бы в зародыше различные редакции будущего романа. После попытки соединить поэму о детях с образом «хищного типа» возникает сюжет романа о трех братьях («атеист», «фанатик» и «молодое поколение»), в ходе дальнейших размышлений центральным героем становится «Он» (новая редакция). Достоевский всесторонне обдумывает этот характер (ЛН, т. 77, 70—74) и отношения с другими персонажами: замучил жену, страстно влюблен в княгиню, жестоко обращается с каким-то мальчиком (видимо, пасынком), вступает в любовные отношения с падчерицей Лизой, которая затем кончает самоубийством («У него две смерти на душе жучок беспорядка» — 73). Затем появляется мысль сделать главным героем подростка и в соответствии с этим перестраивается, но не сразу, система действующих лиц (еще Одна редакция). К этому времени относится, в Частности, запись крупными буквами: «Все поправить можно тем, что Он и старый князь не на родных сестрах женаты» и т. д. (78). Записью: «1-е августа. Идея. Не отец ли ОН современный, а подросток сын Его? {Обдумать)» (88) начинается работа над новой конструкцией романа. Как еще одну своеобразную редакцию можно выделить замысел, при котором Лиза, превращаясь в женский вариант «хищного типа», становится главным двигателем всей интриги: «Идея романа. Хищный тип — женский, Лиза, а не Он» (106), «Подросток сгорает жаждою добра и не знает, как решить про отца, а Лиза — демон» (там же).

Внимательно подготавливается и неоднократно подробно записывается начало романа в этой редакции (сцена встречи подростка с Лизой в вагоне поезда, их случайное знакомство). Странно, что Достоевский не обращает внимания на сходство такой завязки с началом романа «Идиот». В этой редакции особо отмечена (под рубрикой «Главнейшее») дружба подростка с «бедным мальчиком», очевидно, тем самым, которого третирует Он (112). На этом этапе уже достаточно хорошо разработана и «идея» подростка, и тема долгушинцев, и некоторые стороны взаимоотношений подростка с Ним. Но Он несет еще много активных черт «хищного типа». 31 августа Достоевский как будто уже готов приступить к созданию романа по последнему плану: «Обдумывать 1-ю часть,—пишет он,— т. е. уже подробности в подробностях» (140). И назавтра, 1 сентября, действительно составляет «План первых глав»: «Вагон, Лиза, приезд в Петербург и проч.— Прием у теток. К Нему, не застал, мачеха и Лиза» и т. д. (143). Однако вскоре писатель сильно видоизменяет весь план. В подготовке следующей редакции заметное место принадлежит проблеме формы повествования: от чьего лица вести рассказ: от подростка или от автора?
Новый план романа значительно отличается от предыдущих: в него входит фигура старца Макара Долгорукого, и образ Лизы резко меняется, приближаясь к положительной характеристике в окончательном тексте.

«Атеист» и представитель «молодого поколения» в одном из первых замыслов были уже соединены узами «случайного семейства». Это были два из трех сводных братьев (третий — фанатик Федор Федорович, 67). Впоследствии родственные отношения героев изменились, но «случайное семейство» как признак разрушения традиционных, даже самых близких человеческих связей осталось. В новой «редакции» — это отец и сын (сначала пасынок, 91), а затем — родной, но незаконный сын (92). Так и в романе. Но самое главное, что сближает подростка с Вер-силовым, это не семейные отношения, почти разрушенные, а духовный интерес, духовная близость. На такой близости, полагал Достоевский, можно в будущем основать высший тип связей между людьми (так думал он, изображая и братьев Карамазовых).




 






В центре окончательной редакции романа — образ Аркадия Долгорукого: «Первостепенно лишь о подростке, т. е. поэма посвящена ему. Он герой» (180). В другом месте рукописи читаем: «Вообще это поэма о том, как вступил подросток в свет. Это история его исканий, надежд, разочарований, порчи, возрождения, науки — история самого милого, самого симпатичного существа. И жизнь сама учит, но именно его, подростка, потому что другого не научила бы» (112). Запись эта замечательна во многих отношениях. Во-первых, она еще раз подтверждает, что роман о подростке есть история его духовного развития, заблуждений, падений и возрождения. Во-вторых, в ней отмечено резкое отличие Аркадия от героя «Жития...» (там— «волчонок», «преступник», который в конце концов вступает на праведный путь, здесь — самое милое, симпатичное существо). И, наконец, в ней выражена характерная для Достоевского мысль о том, что в обществе, которое губит и искажает людей, нужна громадная сила сопротивления, активная воля к добру самого человека, чтобы совершился процесс его перевоспитания. В данном случае эта мысль не имеет того христиански-моралистического оттенка, который встречается в других произведениях писателя. Вообще благодаря образу Аркадия «Подросток» — менее трагический, более светлый роман Достоевского.

В записях к роману большое место занимает авторское разъяснение «идеи» подростка. Она есть результат обездоленности, гордости и жажды уединения. Достоевский настаивает на полной социальной детерминированности «идеи»: «Роман пропадет и будет искусственно-вынужденный, если не будет: характера подростка, измученного, надломанного, страдающего и мрачного, с проблесками света и радости, удалившегося в свою мрачную идею и в столкновении с светом видящего вопросы, задачи, ужас. Так что тут только видно, каким образом подросток мог сочинить себе такую мрачную идею» (140).

Когда в первой главе «Дневника писателя» 1876 г. Достоевский упомянул о «Подростке», он прежде всего отметил социальную обусловленность характера своего юного героя: «Я взял душу безгрешную, но уже загаженную страшною возможностью разврата, раннею ненавистью за ничтожность и „случайность" свою Все это выкидыши общества, „случайные" члены „случайных" семей» (XI, 148).

В развитии сюжета Достоевский стремился показать соприкосновение Аркадия с самыми различными общественными силами: «Все элементы нашего общества обступили его разом» (ЛН, т. 77, 178). Отмечается «фанатическая ненависть подростка против аристократов» и все растущее сопротивление влиянию Ламберта. Постепенно, по мере погружения в действительную жизнь, притягательность «идеи» как единственного средства для достижения свободы и могущества становится слабее, ее поэтический ореол меркнет: «Своя идея не выдержала и разом поколебалась. От того тоска». Вместо буржуазного «исхода», воплощенного в идее сделаться Ротшильдом, подросток страстно ищет ответа на вопрос «что зло, что добро»: «Покажи вы мне тогда хоть капельку дороги, и я бы догадался и тотчас вскочил на правый путь» (288). Он всей душой понимает мудрость слов Версилова, что «богатырство выше всякого счастья». Под рубрикой «Главная идея» читаем: «Подросток, хотя и приезжает с готовой идеей, но вся мысль романа та, что он ищет руководящую нить поведения, добра и зла, чего нет в нашем обществе, этого жаждет он, ищет чутьем, и в этом цель романа» (101).