Лермонтовский лирический герой пытается противиться безверию, разочарованию и смерти. В стихотворениях «Ветка Палестины», «Когда волнуется желтеющая нива», «Молитва» («В минуту жизни трудную…»), «Есть речи значенье…», «Из Гете» отражена иная сторона душевных переживаний лирического героя - философские раздумья о поисках идеала и покоя, которые противопоставлены внутренней тревоге. Из них наиболее традиционным является, конечно, «Ветка Палестины», справедливо сравниваемая исследователями с «Цветком» Пушкина и с медитациями Жуковского.

Б. М. Эйхенбаум в своей книге «Лермонтов» (1924) указал на внесение в медитацию декоративно-балладного элемента. Позднее, в статье «Литературная позиция Лермонтова», исследователь справедливо отметил недоговоренность, иносказательность «Ветки Палестины», ее балладный характер. В стихотворении действительно совместились черты меланхолической медитации и балладной декоративности, и они оправданы: ветка Палестины в восприятии Лермонтова - кусочек того идеального мира, в котором царит безмятежность. Первые четыре строфы как раз и рисуют воображаемую картину покоя. В следующих декоративность исчезает: автор начинает допускать отсутствие покоя и забвения в далеком и незнакомом мире. Вопросительная система напоминает и медитации Жуковского, и «Цветок» Пушкина, но в то же время отличается от них. Б. М. Эйхенбаум в работе «Лермонтов» (1924) писал: «Вопросительная система и у Жуковского и у Лермонтова имеет не реально-смысловое, не тематическое, а интонационное значение и является стилистическим приемом, определяющим всю композицию» . Думается, что это не совсем так.

Вопросы у Лермонтова имеют и интонационное, и реально-смысловое значение. У Пушкина, как справедливо отмечал Б. М. Эйхенбаум, «вопросы осмысляются как вопросы», т. е. несут лишь реально-смысловую функцию. Они подготовлены вводной строфой («Цветок засохший, бездуханный, Забытый в книге, вижу я, И вот уже мечтою странной Душа наполнилась моя»). У Жуковского, наоборот, вопросительная система становится фактом интонационным, мелодическим. Вопросительная система «Ветки Палестины» играет существенную интонационную и тематическую роль.

Интонация в «Ветке Палестины» подчиняется не жанровым особенностям меланхолической медитации, а переживаниям лирического героя. Естественная интонация непосредственного обращения («Скажи мне, ветка Палестины…») никоим образом не мыслится условной, а являет пример живого и непринужденного размышления вслух лирического героя. В пушкинском «Цветке» вопросительные интонации, по существу, одинаковы и не несут той напевной, мелодической функции, какую они имеют у Жуковского. Синтаксическое и метрическое членение строфы у Пушкина совпадает.

    * Где  цвел? Когда? Какой  весною?
    * И долго ль цвел?
    * И сорван кем,
    * Чужой, знакомой  ли  рукою?
    * И  положен сюда зачем?
    * На память нежного ль свиданья,
    * Или разлуки роковой,
    * Иль одинокого гулянья
    * В тиши полей, в тени лесной?

Переживание у Пушкина подчинено логике мысли и объективировано. В отличие от Жуковского, интонационно-вопросительная система у Лермонтова не имеет чисто мелодического, напевного характера. Слово сохраняет предметное значение. Но предметный смысл в нем не главный, не определяющий, в противоположность пушкинскому. Пушкин спрашивает себя, стараясь отгадать судьбу цветка, судьбу тех, кто его хранит, задумываясь о смысле жизни, поднимаясь до широкого философского обобщения. Для Пушкина цветок мертв. Он только повод для раздумий о человеческой судьбе. Лермонтов сразу же «оживляет» ветку. Она для него живой знак иного мира. Его вопросы обращены одновременно и к ветке, и к самому себе. Они выполняют од-; повременно и напевную, мелодическую функцию, посредством которой создается представление об идеальном мире, и смысловую, благодаря которой ощущается тревога лирического героя.


 





Идеальный и реальный планы совмещаются, спроецированные друг в друге, наложенные один на другой. За логически точными вопросами скрывается внутреннее биение мысли, жаждущей идеального совершенства, но не находящей его. Лермонтова интересует не философская проблема жизни и смерти, а существование идеального мира покоя, гармонии и красоты, символом которого стала для него ветка. Поэтому в лермонтонских вопросах чувствуется иной психологический подтекст: он спрашивает ветку о том, что ее окружало.  

    * И пальма та жива ль поныне?
    * Все так ли манит в летний зной
    * Она прохожего в пустыне
    * Широколиственной главой?
    * Или в разлуке безотрадной
    * Она увяла, как и ты,
    * И дольний прах ложится жадно
    * На пожелтевшие листы…

Смысл тревожных вопросов понятен: лирический герой сравнивает «тот» и «этот» край, так ли «тот» край «идеален», как он думает о нем, все ли в нем гармонично устроено, или там существуют страдания, разлука и смерть. Интонация тревожных раздумий лирического героя достигает наибольшей силы в следующей строфе:

    * Поведай: набожной рукою
    * Кто в этот край тебя занес?
    * Грустил он часто над  тобою?
    * Хранишь ты след горячих слез?

Интонация тревожных раздумий не исчезает до конца, передавая противоречивые переживания лирического героя. Иногда в ней слышны ноты зависти, иногда умиления и тайного удивления (в последней строфе), но тревога никогда не пропадает. Тем самым интонация зависит не жанра и стиля, а от конкретных переживаний. Это перестраивает жанр медитации. Заключительные строки «Ветки Палестины» («Все полно мира и отрады Вокруг тебя и над тобой») звучат как первая половина незаконченной фразы: интонация этих строк требует продолжения, раскрывающего контраст между картиной «мира и отрады» и душевным смятением автора . Тревога лирического героя и его, изумление перед миром покоя и отрады - вот тот психологический подтекст стихотворения, который превращает его в философское раздумье, полное недоговоренности и намеков, и самый образ ветки в символ «того края». Одиночество ветки, оторванной от родины, но сохранившей ее далекое спокойствие, и одиночество души поэта в мире тревог и сомнений явственнее обозначает смысл его философских раздумий.