Творчество М. Ю. Лермонтова — послепушкинский этап в развитии
русской поэзии. В нем отражен важный период в общественном сознании
передовой дворянской интеллигенции, которая не мирилась с отсутствием
духовной и политической свободы, но после поражения восстания декабристов
была лишена возможности открытой борьбы. Сознание распавшейся связи времен
порождало чувство собственной исторической несвоевременности, усугубляло
свойственные Лермонтову вселенский масштаб отрицания, вражду со «светом», с
«толпой» и с Богом, создавшим мир, где попирается добро и справедливость.
Не веря в ближайшую победу свободы, Лермонтов своим творчеством утверждал
необходимость борьбы за нее во имя будущего. Во многом опережая свое время,
он вступил в неравный поединок со всеми силами, принижающими личность
человека. В. Г. Белинский считал его талант могучим «по величине и
блеску», видел в нем народного поэта, выдвигавшего в своем творчестве на
первый план «нравственные вопросы о судьбах и правах человеческой
личности», а поэзию Лермонтова назвал «бездонным океаном» мыслей и чувств.


Лирическое «я» раннего Лермонтова предстает в противоречии между
героической натурой, жаждущей свободы, активной деятельности, и реальным
положением героя в обществе, которое не нуждается в его подвигах. Мечты
юного Лермонтова о гражданском деянии, о славе, желание испытать судьбу
роднят его с поэтами-декабристами, с Байроном, с их мятежными и гордыми
лирическими героями. Эти романтические мотивы звучат в стихах «Из Андрея
Шенье»: «Задело общее, быть может, я паду...», «Я грудью шел вперед, я
жертвовал собой...» , «Я рожден, чтоб целый мир был зритель Торжества иль
гибели моей...» Однако мечты эти оказываются неисполненными: никто не
требует от поэта и его лирического героя отваги. Поэт чувствует, что жизнь
его протекает «без цели», что он «чужд всему». Отрицание «толпы людей»,
«света» носит в ранней лирике Лермонтова всеохватывающий характер:

Коварной жизнью недовольный,
Обманут низкой клеветой...

Эта фраза помогает понять суть претензий героя к обществу. Постепенно
все явственнее проступают и контуры «толпы», «здешнего света», где
подлинные ценности оказываются поверженными:

Поверь: великое земное
Различно с мыслями людей.


 






Сверши с успехом дело злое —
Велик; не удалось — злодей.

В свете, где царят «притворное внимание», «клевета», «зависть», «обман»
и «зло», герой выглядит «странным», чувствует себя одиноким и обреченным на
непонимание и ненависть:

Настанет день — и миром осужденный,
Чужой в родном краю...

Юношеское лирическое «я» у Лермонтова еще во многом условно.
Своеобразие его в том, что через автобиографические события, детали,
впечатления автор представляет своего героя как бы в разных ипостасях: то
мятежником, то демоном.
В юношеской лирике герой Лермонтова по масштабу своих грандиозных
переживаний предстает равновеликим мирозданию. Духовная мощь личности не
уступает творческой силе Бога. В стихотворении «Нет, я не Байрон, я
другой... » он говорит:

...Кто
Толпе мои расскажет думы?
Я — или Бог — или никто!

Его лирическое «я» может ощущать гармонию со Вселенной, устремляться в
небеса на свою духовную родину. В стихотворении «Ангел» он говорит о душе:

И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.

Но чаще лирическое «я» противостоит мирозданию, отвергая его
несовершенство и бунтуя. Двойственность сознания героя характерна для
ранней лирики Лермонтова. Тяготение к высшему идеальному миру, к
совершенной, осязаемой красоте и музыкальности, тоска по земному счастью,
человеческому участию и разочарование в морали «света», в любви, дружбе,
отрицание ценностей земного бытия, стремление обрести гармонию с мировым
целым и сознание безнадежности своей мечты — все эти противоречия
лирического героя заставляют его вглядеться в себя. В центре лирики
оказывается непрерывный процесс внутреннего размышления, в котором тесно
спаяны гражданские, философские, интимные переживания.