Осип Мандельштам появился на свет и продолжительное время прожил в Петербурге, однако, произведений об этом городе у него не настолько много. Тем не менее, отдельные из них популярны, как могут быть знакомы стихи длительное время находившегося в забвении поэта.

Мандельштам — образец геройского изучения материей бытия. В самых горьких стихах у него не ослабевает восхищение жизнью. В самых трагических, таких, как "Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма…", звучит этот восторг, воплощенный в поразительных по новизне и силе словосочетаниях: "Лишь бы только любили меня эти мерзкие плахи, Как нацелясь на смерть городки зашибают в саду…" И чем труднее обстоятельства, тем ощутимей языковая крепость, тем пронзительнее и удивительнее подробности. Тогда-то и появились такие дивные детали, как "океанических нитка жемчугов и таитянок кроткие корзины". Кажется, за стихами Мандельштама просвечивает то Моне, то Гоген, то Сарьян…

Петербург Мандельштама предстает часто со своей внешней стороны, поскольку автору свойственно погружение в архитектурную тематику. У него есть стихотворения, как бы вновь выстраивающие на бумаге известные сооружения: собор Парижской Богоматери и храм Айя-София. Первым архитектурным упоминанием о Петербурге стало небольшое стихотворение о Казанском соборе ("соборе-исполине"), где мало уделено внимания зодчеству, но зато звучит мысль о благотворности смешения культур (русской и итальянской). Это понятно: Казанский собор очень напоминает римский собор Петра и Павла, а Риму Мандельштам посвятил немалую долю своих творений. Стихотворение о Казанском соборе стало преддверием цикла "Петербургские строфы". Название это носит лишь одно стихотворение, но за ним следует ряд безымянных, которые достойны быть объединенными под таким именем.

В "Петербургских строфах" — опять неизменная тематика, связанная с архитектурой. Здесь вокруг образа всем знакомого лаконичного ампира ("Над желтизной правительственных зданий…") кристаллизуется "социальная архитектура" всей России, а сквозь современность просвечивает пушкинская эпоха ("чудак Евгений"). Такое смешение эпох характеризует мысль Мандельштама о единстве времени внутри культуры. Культура, как известно, была идеалом поэта, его творчество было направлено на возрождение и укрепление культурных традиций.

Затем в сборнике "Камень" (первом сборнике поэта), составленном в хронологическом порядке, следует еще несколько стихотворений, где в каждой строчке предстает Петербург, — неизменный, такой же, каким был до Мандельштама и остался после него: "Петра созданье, Медный всадник и гранит…", "…ветер западный с Невы". Нева, видимо, была особенно дорога сердцу поэта или крепче всего связана с образом самого города. В любом случае она не раз упоминается в белее поздних произведениях, в отличие от архитектурных сооружений, им поэт посвящал не более чем по одному стихотворению.

Для Мандельштама очень характерно стихотворение "Адмиралтейство". Здесь звучит акмеистическая формула: "…красота — не прихоть полубога, а хищный глазомер простого столяра". Явная параллель с поэтом, который из слов-камней создает свою лирику. Эта идея звучит на протяжении всего раннего периода творчества поэта. Что касается непосредственно Адмиралтейства, то в четырех строфах автор сумел вполне реалистично воссоздать облик здания, и это удивительно при том небогатом наборе слов и образов, который он использовал. Интересен замысел стихотворения: преодоление времени переходит в преодоление пространства, раскрываются три измерения, открывается пятая стихия, не космическая, а рукотворная — красота. При чтении возникают невольные ассоциации с Пушкиным ("Люблю тебя, Петра творенье…"), что ни в коем случае не лишает стихотворение Мандельштама самобытности.

Есть у Мандельштама и стихотворение, посвященное Исаакиевскому собору. В нем прозвучали те соображения, которые заставили Мандельштама отказаться от эмиграции. Он распрощался с Римом и Константинополем ради Петербурга, ради Исаакия. Потому что не в иноземные соборы, а именно в родной Исаакиевский "…влечется дух в годины тяжких бед". Здесь сохранилась истинная вера.

В более поздних стихах "Петербург" у Мандельштама превращается в "Петрополь". В этом ощущается нечто антично-пушкинское. Но, невзирая на смену наименования, город остается тем же. Все так же бьется о гранит Нева, всё те же стоят величественные здания, соборы, всё новые приходят весны. Однако в отношении Невы появились новые, странные, нотки:

Но, как Медуза, невская волна





Мне отвращенье легкое внушает.

Все эти лирические размышления неразрывно связаны с тревогой за государство, за преемственность культурного единства. Мандельштам уверен — умирает сам Петербург:

В Петрополе прозрачном мы умрем,

Где властвует над нами Прозерпина.

Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,

И каждый час нам смертная година.

Это трогательное стихотворение говорит о трепетном, глубоком, неизбывном чувстве к родному городу. Сюда поэт, где бы ни был, стремится как в тихую гавань, как в надежное пристанище ("В Петербурге мы сойдемся снова…", "Я вернулся в свой город, знакомый до слез…").

Стихотворения о Петербурге необходимо разыскивать в лирике Мандельштама по каплям, потому что они раскиданы во времени. Однако сосредоточить их воедино не в такой степени и тяжело, так как они захватывают чрезвычайно незначительную нишу в его творчестве. "Петербургские" произведения нередко являются продолжением любимой архитектурной тематики поэта, ведь за прославлением архитектуры чувствуется любовь и преданность родимому городу.

Если посмотреть назад в XX век, то можно с уверенностью произнести, что в России он миновал не столько "под знаком приобретений", сколько "под знаком понесенных утрат". Не физические ценности приобрели мы, не благополучие, не веру в свои силы — мы накопили исторический, человеческий опыт. Не станем предаваться унынию. Потому что даже завершающие двадцать лет, то есть "годы застоя", как их теперь называют, не пропали даром для того, кто "мыслил и страдал", не предал сам себя, кто, не ожидая социальных изменений в обществе, смог превратиться в свободного человека задолго до них.
Читать новости: