«Сказки» М.Е. Салтыкова-Щедрина составляют самостоятельный пласт его творчества. За небольшим исключением, они созданы в последние годы жизни писателя (1883—1886) и предстают перед нами неким итогом работы М.Е. Салтыкова в литературе. И по богатству художественных приемов, и по идейной значимости, и по разнообразию воссозданных социальных типов эта книга в полной мере может считаться художественным синтезом всего творчества писателя.

Адресовав «сказки» «детям изрядного возраста», писатель сразу же вводит читателя в особую атмосферу своей книги. На этих страницах к «детям изрядного возраста», то есть ко взрослым, сохранившим наивные иллюзии прекраснодушного юношества, обращаются сурово. Им не сочувствуют, их умно и зло высмеивают; розовые очки, охраняющие их нежные глаза от суровой действительности, безжалостно разбивают. Сатира М.Е. Щедрина — особое явление в русской литературе. Смех органически присущ нашей культуре. И если А.С. Пушкин мог с полным правом сказать:
От ямщика до первого поэта
Мы все поем уныло.
Грустный вой — песнь русская, —
то с неменьшими основаниями можно говорить о смехе: так же как и грусть, он свойствен всем — «от ямщика до первого поэта». Перу А.С. Пушкина принадлежат добрые шутки и резкие эпиграммы; то веселостью, то мрачной иронией блещет желчный М.Ю. Лермонтов; неразрывно слиты смех и слезы в творчестве великого печальника и сатирика Н.В. Гоголя; смешные — хоть и не всегда симпатичные — уродцы сходят со страниц А.Н. Островского... И русский фольклор насыщен смехом: от шуток-прибауток до целостной системы смехового мира. Литераторы, принадлежавшие к лагерю революционеров-демократов, культивировали в своем творчестве особую смеховую культуру: они отдавали приоритет сатире, призывали высмеивать и бичевать пороки общества, «язвы современной жизни». Творчество М.Е. Салтыкова-Щедрина можно с полным правом назвать высшим достижением социальной сатиры 60—80-х годов, квинтэссенцией сатирического направления натуральной школы. Ближайшим предшественником М.Е. Салтыкова-Щедрина не без основания принято считать Н.В. Гоголя, создавшего сатирико-философскую картину современного мира.






Однако и от этого ближайшего предшественника М.Е. Салтыков-Щедрин бесконечно далек, ибо ставит перед собой принципиально иную творческую задачу: выследить, разоблачить и уничтожить. В.Г. Белинский, рассуждая о творчестве Н.В. Гоголя, определял его юмор как «...спокойный в своем негодовании, добродушный в своем лукавстве», сравнивая с иным: «грозным и открытым, желчным, ядовитым, беспощадным». Эта вторая характеристика глубоко раскрывает сущность сатиры М.Е. Салтыкова-Щедрина. Замечательным подтверждением выглядит такая запись И.С. Тургенева: «Я видел, как слушатели корчились от смеха при чтении некоторых очерков Салтыкова. Было что-то страшное в этом смехе. Публика, смеясь, в то же время чувствовала, как бич хлещет ее самое».

Таким образом, для Н.В. Гоголя смех был путем к нравственному исправлению людей, к возрождению истинной духовности. М.Е. СалтыковЩедрин видел назначение сатиры в ином: она призвана возбуждать негодование, формировать активных борцов с рабством и деспотизмом. Не к исцелению России стремился М.Е. Салтыков-Щедрин, но к полной гибели существующей социально-государственной системы и построению на ее месте новой. Форма сказки дала писателю возможность открыто высказываться по волнующим его и его соратников проблемам. Обращаясь к фольклору, М.Е. Салтыков-Щедрин стремится сохранить его жанровые и художественные особенности, с их помощью привлечь внимание читателя к основной проблеме своего произведения. «Сказки» М.Е. СалтыковаЩедрина по жанровой природе представляют собой некий сплав двух различных жанров фольклорной и авторской литературы: сказки и басни. Свободная форма изложения, волшебные превращения, место и время действия, определяемые как «в некотором царстве» и «некогда», — все это заимствовано писателем у жанра сказки.

Однако герои М.Е. Салтыкова-Щедрина вовсе не сказочные — это аллегории, сатирические u1084 маски басен, где волк, заяц, медведь, орел, ворона и другие звери, птицы и рыбы явственно принадлежат отнюдь не к животному миру. Следуя традициям И.А. Крылова, М.Е. Салтыков-Щедрин не произвольно надевает на своих персонажей те или иные маски, но стремится «воздать каждому по заслугам»: в его сказках в каждой личине сконцентрированы характерные черты, точно определяющие в своем единстве распространенный социальный или человеческий тип. Вспомним, например, сказку «Самоотверженный заяц». Там «играют» все привычные «сказочные» и «бытовые» черты персонажей. Волк и заяц не только символизируют охотника и жертву: волк кровожаден, силен, деспотичен, зол; заяц — труслив, малодушен, слаб. Но эти образы наполнены злободневным социальным содержанием. Волк наслаждается положением властителя, деспота: «За то, что с первого моего слова не остановился, вот тебе мое решение: приговариваю я тебя к лишению живота посредством растерзания. А так как теперь и я сыт, и волчиха моя сыта, и запасу у нас еще дней на пять хватит, то сиди ты вот под этим кустом и жди очереди. А может быть... ха-ха... я тебя и помилую». Посмотрите, этот волк не просто пользуется правом сильного: в его образе воплощены черты представителей власти всех уровней — от жандармского «хватать и не пущать!» до судейского, губернаторского и т.д. манипулирования законом. Вся волчья семья живет по «волчьим» законам: и волчата, играючи жертвой, и волчиха, готовая зайца сожрать, его посвоему жалеет... (Как тут не вспомнить грибоедовское: «По-христиански, так он жалости достоин»!) Однако у автора вовсе не вызывает сочувствия заяц — ведь он тоже живет по волчьим законам, безропотно отправляется волку в пасть! Щедринский заяц не просто труслив и беспомощен, он малодушен, он заранее отказывается от сопротивления, облегчая волку решение «продовольственной проблемы». И здесь авторская ирония переходит в едкий сарказм, в глубокое презрение к психологии раба. Злое, гневное осмеяние рабской психологии — одна из основных задач сказок Салтыкова-Щедрина. Он не только констатирует эти особенности русского народа — его долготерпение, безответность, не только с тревогой ищет их истоки и пределы, как свойственно было Некрасову. СалтыковЩедрин безжалостно обличает, едко высмеивает, бичует — ибо видит именно здесь главную беду времени. Сказки — жанр, доступный народу и любимый им. И именно сатирическая сказка, считал Щедрин, быстрее и эффективнее всего дойдет до народа.

Маски животных нужны сатирику не только как аллегория. М. Горячкина справедливо отмечает: «Щедрин в сказках не только идет по линии наделения животного чертами представителя того или иного класса, той или иной политической партии, но и по линии низведения человека, олицетворяющего враждебную народу силу, до положения хищного животного». К этой мысли сам Салтыков-Щедрин старательно подводит читателя: «...будь он хоть орел, хоть архиорел, все-таки он — птица. До такой степени птица, что сравнение с ним и для городового может быть лестно только по недоразумению». Это отрывок из сказки «Орел-меценат», в которой особенно отчетливо звучит еще одна важная для Салтыкова-Щедрина мысль. Обратите внимание: автор делает все для деромантизации, депоэтизации привычных образов. «Поэты много об орлах в стихах пишут, и всегда с похвалой. И стать у орла красоты неописанной, и взгляд быстрый, и полет величественный. Он не летает, как прочие птицы, а парит либо ширяет; сверх того: глядит на солнце и спорит с громами. И теперь я думаю об орлах так: «Орлы суть орлы, только и всего. Они хищны, плотоядны. А живут орлы всегда в отчуждении, в неприступных местах, хлебосольством не занимаются, но разбойничают, а в свободное от разбоя время дремлют».

Для чего потребовалось сатирику это развенчание привычно романтических образов? Он считает пагубным само восхищение хищником, пусть даже хищной птицей. Разумеется, поэты в образе орла опоэтизировали не пожирателя мышей; они создали символ гордого одиночества, мощи, тяги к свободе и т. д. Но при всем том орел не переставал быть плотоядным и все так же, говоря словами А.С. Пушкина, «кровавую пищу клевал». Вот поэтому-то и возмущает Салтыкова-Щедрина любование хищником. Ореолом романтических черт овеян убийца — и автор разрушает ореол. Бог с ними, с птицами, — они «имеют свое оправдание, что сама природа устроила их исключительно антивегетарианцами». Но, романтизируя орла, люди одновременно романтизируют и себе подобных — совершающих преступления. Оправдывая орлов — оправдывают властителей, сильных мира сего. И Салтыков-Щедрин саркастически высмеивает это «вредное заблуждение», не позволяя видеть в поработителе героя, «право имеющего». И нельзя не видеть, что это — его решение «наполеоновской темы», что щедринские волк и заяц, орел и мышь, карась и щука иллюстрируют все ту же глобальную, центральную для русской литературы тему, которой Достоевский посвятил «Преступление и наказание»: «Тварь ли я дрожащая или право имею».

Показательно, к слову, что Достоевский прибег к «щедринскому» приему, заставив Раскольникова в его теории разделить человечество на «наполеонов» и «муравейник»: то есть на людей и насекомых. Сказки «о животных» — лишь один тип сказок Щедрина. В сказках другого типа действуют люди («Дикий помещик», «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил» и др.). Их персонажи не прикрыты масками зверей, рыб и птиц, и автор использует иные сатирические приемы: гиперболу, гротеск. Герои этих сказок, однако, тоже явлены как маски-символы: автор создает собирательные образы социальных типов. Такие сказки, как «Добродетели и пороки», «Пропала совесть», можно объединить в отдельный цикл аллегорических сказок. Они наполнены большим философским содержанием, сказанное в них соотнесено не только с настоящим моментом, но и с вечными вопросами бытия.
Читать новости: