Евгений Маланюк выразительно автобиографический поэт. Каждая строчка его произведений пропущена сквозь сердце. Часто не понимали, подвергали критике его идеи и разные высказывания. С выходом каждого нового сборника у читателя утверждался образ Маланюка как «гладиатора беспощадных рифм», всегда напряженного и пасмурного, закованного в броню «трезвого варяга». И под этими латами тяжело было увидеть человека, который был очень одинок и беззащитен. Ведь, в самом деле, успешный в жизни может быть только тот, кто имеет в сердце любовь и кого тоже любят. Признание творчества может дать воодушевление, резкая критика вызовет боль и злость, а вот уверенность в себе, веру в небесполезность жизни дает настоящая любовь. Рядом с Евгением Маланюком шли по жизни такие женщины, которых он любил, которые любили его, но в последнюю минуту своей жизни он был сам: некому было подать стакан воды, вызвать врача, выслушать последнее «прости». Не было рядом дорогой жены, сына, внука. Они остались в воспоминаниях и стихах. Тема семейного счастья в поэзии Маланюка раскрывается неоднозначно:

    * И рай земной - слепая пустыня…
    * Гнетущим небом - домашний потолок.
    * В другом стихи, посвященные жене, поэт сверяется:
    * Не таким оно нам воображалось по романам, по веснам, по снам.

Не сложилась жизнь, как «хотелось», и вину за это Маланюк кладет и на себя, определяя, что был «поэтом глухим, в музыку собственную заслушанный». Но в его жизни были моменты, когда отступало в тень собственное «эго», и тогда рождались произведения, которые стали образцом интимной, даже эротической лирики:

    * ? Как ионийская колона, розовеет девичий снег,
    * ? пряча выпуклость лона ласковых рук, ласковых ног.

Какое женское сердце устояло бы против такого признания?

    * ? Единственная! Не обижу зрением - Двойник Мадонны на земле.

 





Эти строки свидетельствуют, что по природе своей Маланюк был лириком, но жизненные обстоятельства заставили поэта полностью раскрыть себя как «железного императора строф», а лирические, интимные чувства запрятать глубоко в душу. Только на склоне лет открылось второе «я» поэта. Поэт ощущает приход старости и сознается:

    * Со мной ангелы не разговаривают более.
    * Дух отлетает, тяжелеет тело и тянет к земле…

Он сознает, что «Наступает время покориться и примириться…», и только теперь понимает, что ни перед кем не должен оправдываться и стыдиться своих чувств. Поэт замечает, как «…Земля ищет с солнцем браки», «Как цветы родятся и как раскроют цветистые глаза… Как пахнут ласки девичьи…», в нем оживает влюбленный в жизнь юноша:

    * ? Душа пространством радостно говеет, я снова Гоген неведомого Таити.

Возможно, на склоне жизни поэт понял, что не надо было так долго замыкаться в себе, та мощная лирическая струя, которая иногда находила выход через накопление «железных строф». И может, не возникло бы тогда щемящего чувства какой-то неправильности прожитой жизни:

    * И все искал, но не то, что надо.
    * Все познавал, но не до конца, и не учитывал,
    * что под дерзким шагом растоптанные оставались лепестки.